(Дмитрий Мережковский: исповедание Третьего Завета) Полон чистою любовью, Верен сладостной мечте, A.M.D. своею кровью Начертал он на щите. А.С. Пушкин

В Новом Завете рассказывается такой эпизод. Когда апостол Павел
прибыл в Афины проповедовать учение Христа, то «некоторые из эпикурейских
и стоических философов стали спорить с ним; и одни говорили:
«что хочет сказать этот суеслов?», а другие: «кажется, он проповедует
о чужих божествах», потому что он благовествовал им Иисуса и воскресение.

И, взяв его, привели в ареопаг и говорили: можем ли мы знать,
что это за новое учение, проповедуемое тобою? …

И, став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! По всему вижу я,
что вы как бы особенно набожны.

Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашёл и жертвенник,
на котором написано: «неведомому Богу». Сего то, Которого вы,
не зная, чтите, я проповедую вам». (Деяния. 17, 18, 22-23).

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Всю свою жизнь Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865 -1941) только
тем и занимался, что искал этого Неведомого Бога и проповедовал
Его со всею страстью, какая только была ему отпущена. Нашёл ли
он Его – об этом знает только этот Неведомый Бог. Кем был этот
Бог? На этот вопрос в разные периоды своей жизни он давал разные
ответы, называя его то Христом, то Богом Третьего Завета – Св.
Духом, то Богом символической Троицы («Тайна Трёх»). Дело не в
именах – дело в самой вере и непрерывных исканиях. Мережковский
близок нам не только своими размышлениями о смысле жизни, о смысле
бытия, – можно сказать, в этих вопросах он ещё и не очень-то разбирался,
– но тем, что он искал высшей Истины и по мере сил нашёл её. Атомный
кризис – страх перед выступлениями Мао Цзедуна, размахивавшего
атомной бомбой в семидесятых годах, – конечно, этого Мережковский
не мог видеть. Равно, как и сегодняшнюю революционную ситуацию
в России. Но он видел другое: революция 17 года в обеих своих
ипостасях для него была символом общерусской катастрофы.

Уже в зрелые годы, будучи в эмиграции, он писал:

«Страдать и любить я готов до конца И знать, что за подвиг не будет венца» (1923 г.).

С 90-х годов XIX века и до самой смерти, уже во время второй мировой
войны, Мережковский неизменно был в центре внимания сначала русской,
а позднее международной общественности. Его проза и публицистика
уже при жизни были переведены на десятки языков, не только европейских,
но и азиатских. А его авторитет распространялся по всему миру,
не зная государственных границ. На праздновании его семидесятилетия
в Париже в 1935 году присутствовали члены французского правительства,
в том числе министр культуры – Гастон Раже, писатели из многих
крупных европейских стран. Мережковского трижды выдвигали на Нобелевскую
премию, – впрочем, не присудили ни разу, каждый раз находились
«веские причины», чтобы выбор был сделан иначе. Однако в других
знаках отличия, включая ордена и иные правительственные награды
разных государств, недостатка не было.

Глядя со стороны, можно сказать, что Д.С. Мережковский, также
как и неразлучная его подруга жизни Зинаида Николаевна Мережковская
(Гиппиус) прожили внешне необычайно благополучную и даже счастливую
жизнь (52 года брака без единой отлучки друг от друга не более,
чем на один день. Неизвестно ни одного письма или вообще какой-либо
переписки Д.С. и З.Н., хотя их общий архив не освоен до сих пор.),
особенно, если сравнить её с перипетиями судьбы большей части
русских писателей – эмигрантов, чья жизнь пришлась на ту же зубодробительную
историческую эпоху. Долголетие, крепкое здоровье до глубокой старости,
сравнительная материальная обеспеченность на протяжении всей жизни,
всемирное признание, знакомство с самыми влиятельными людьми мира
сего… . И вместе с тем постоянная бесприютность – и материальная
(эмиграция), и главное – духовная.

Вот что пишут о Д.С. некоторые мемуаристы: «Мережковский всегда
казался мне более духовным, чем физическим существом. Душа его
не только светилась в его глазах, но как будто просвечивала через
всю его телесную оболочку». (И Одоевцева «На берегах Сены»).
Или: «Как бы ни относиться к духовности Мережковского, начала
природного, земляного и плотского в нём уж очень мало, пожалуй,
совсем не было. Оба они – и он, и Зинаида Гиппиус – так и прошли
через всю жизнь особыми существами, полутенями, полупризраками».
(Б.К. Зайцев «Памяти Мережковского. 100 лет»).

Основной массив творчества Мережковского составляет его историческая
проза. Начав как историк – прозаик в конце XIX века романом «Юлиан
Отступник», он и закончил свою деятельность, умерев буквально
с пером в руке, не успев дописать последний исторический очерк
«Маленькая Тереза». Но изображение исторических фактов, тех или
иных персонажей как реальных, так и выдуманных никогда не было
для автора не то, чтобы самоцелью, но и вообще являлось второстепенным
элементом повествования. История под его пером – это некоторое
Действо, литургия, мистерия. Это то, что совершается во имя неких
провиденциальных целей героями, олицетворяющими мистический опыт
автора в постижении всего этого загадочного процесса.

Оценки различных исторических событий и трактовка их на протяжении
творческого пути автора подчас неоднократно менялись, порой на
диаметрально противоположные. Неизменным оставалось одно – взгляд
на них с точки зрения не участника истории, а как бы её творца,
основывающегося на узловых моментах исторического процесса, словно
ориентирующегося по звёздам в глубокой ночи. Эти звёзды определяют
и судьбы грядущих эпох, и само движение корабля, и курс, по которому
он следует. Каждая из исторических работ Мережковского, какой
бы эпохе она ни была посвящена (а размах его огромен – от Атлантиды
и Древнего Египта до современности), – лишь звено в огромной цепи
непрерывного и непрестанного художественно-философского исследования
мира и Бога, человека и человечества, которое проводит их автор,
создавая свою концепцию мироздания, его цели и смысла.

«Противоречия разрушают систему, ослабляют проповедь, но утверждают
подлинность переживаний, – писал Мережковский в предисловии к
своему последнему собранию сочинений, увидевшему свет в России.
– Как ни соблазнительно совершенство кристаллов, следует предпочесть
несовершенный, неправильный, противоречивый извне и противоречивый
изнутри побеждающий рост растения. Я не хочу последователей, учеников….,
– я хотел бы только спутников. Не говорю: идите туда; говорю:
если нам по пути, то пойдём вместе». Кстати, одну из книг своей
историко-философской эссеистики он так и назвал: «Вечные спутники».

Призыв к интеллектуальной раскованности, к свободе мысли необычайно
близок нам именно сегодня – и здесь сам Мережковский стал для
нас таким же вечным спутником. «Я не имею притязания давать людям
истину, – писал он, – но надеюсь: может быть, кто-либо вместе
со мною пожелает искать истины. Если да, то пусть идёт рядом по
тем же извилистым, иногда тёмным и страшным, путям; делит
со мною иногда почти безысходную муку тех противоречий, которые
я переживал. Читатель равен мне во всём; если я вышел из
них – выйдет и он».

…. В романе «Антихрист» («Пётр и Алексей»), который посвящён
истории России при Петре I, есть эпизод, изображающий тягостную
для отца и сына сцену одного из допросов Петром царевича Алексея
(А мы можем подумать как Сталин или Ягода, или Ежов… – допрашивали
в подвалах НКВД Зиновьева, Каменеве, Бухарина…) . «Они, – пишет
автор, – молча смотрели друг другу в глаза одинаковым взором.
И в этих лицах, столь разных, было сходство. Они отражали и углубляли
друг друга, как зеркала, до бесконечности».

Не меньше, чем о героях романа говорит этот образ и о его создателе.
Небо и Земля, Запад и Восток, Христос и Антихрист, дух и плоть,
вера и сомнение, государственность и народность, революция и религия
– бесчисленные зеркала, отражающие, преломляющие, множащие ракурсы
восприятия, охватывающие удивительно разнообразный и противоречивый
материал, переплавляемый писателем в тигле своего сознания, своей
души. Таков Мережковский сознательно. Таков, видимо, и бессознательно.
Как при его жизни, так и после смерти, писателя часто упрекали
в схематичности, в умственном конструировании надуманных оппозиций
при рассмотрении исторических явлений, в сухости и холодности
изображения.

В своей «Автобиографической заметке», написанной ещё до революции
1917 года, Д.С. частично признаёт эти упрёки, но в ответ говорит,
что для него всё это совершенно естественно, что он «не сочиняет»,
не придумывает нарочно, а просто не может мыслить и чувствовать
иначе.

Среди самых главных, самых мучительных для него вопросов – вопрос
о судьбах культуры. О месте разумных и подлинно человеческих начал
в бесконечных изломах и противоречиях исторического процесса.
Порой при чтении его работ кажется, что мир «сдвинулся с места
и в безумной фантастичности переживает вихрь антитез, тоски и
ожидания кончины», как заметил один из современников писателя
(Б. Грифцов. «Три мыслителя». Москва, 1911, стр. 125).

Острейшее чувство «финала». Мысль о завершении мировой истории
буквально пронизывает всё творчество Мережковского, делает его
необычайно созвучным нашему времени, позволяя с апокалипсической
ясностью взглянуть на путь всемирной культуры, дать прямо-таки
пронзительные оценки её высшим достижениям и творцам. Поскольку
смотрит он на них с высоты «последних вершин». Европейскую известность
принесла писателю его трилогия исторических романов «Христос и
Антихрист». Именно здесь он впервые попробовал проложить себе
курс в истории, ориентируясь по самым ярким звёздам. В трилогии
это римский император Юлиан, прозванный Отступником (роман «Смерть
богов»), Леонардо да Винчи («Воскресшие боги») и Пётр I («Антихрист»).

Содержание трилогии, впрочем, далеко выходит за жёсткие рамки
той идейной схемы, которая обозначена в названиях вошедших в неё
произведений, а зачастую прямо противоречит ей. В те годы Мережковский
считал, что всемирная история развивается как непрерывное противостояние
языческого и христианского начал (разумеется, со времени возникновения
последнего). При этом языческое отождествлялось с земным, а христианское
– с небесным. Непрерывная борьба духа и плоти как бы и выражала
движение исторического процесса. Эта концепция легла в основу
и его капитального исследования «Л. Толстой и Достоевский», где
Толстой назван «ясновидцем плоти», а Достоевский – «ясновидцем
духа». С годами писатель освободился от таких резких антиномий,
поэтому от романа к роману стиль его становится более совершенным,
ёмким, многосмысленным. Но и, конечно, поражает колоссальная
эрудиция автора, его умение вникнуть в мельчайшие детали быта
изображаемых эпох.

З. Гиппиус писала в дневниках, что для полноценного ознакомления
с материалом для очередного произведения Мережковский считал необходимым
хотя бы ненадолго выехать на «место действия», осмотреть места,
которые будут изображены, по возможности пообщаться с местными
жителями.

Образ императора Юлиана, сделавшего последнюю отчаянную попытку
остановить распространение христианства (христианство в те годы
представлялось Мережковскому как своего рода полу – дьявольское
нашествие), возродить древние языческие верования в конце XIX
века вызывал интерес не только у Мережковского: судьбы язычества
и христианства были в центре духовных исканий эпохи (как и сейчас).
Г. Ибсен также обратился к фигуре Юлиана в пьесе «Кесарь и галилеянин»,
затронув в ней проблемы, в общем, сходные с волновавшими Мережковского.

Судьба язычества в «Смерти богов» осмысливается как судьба культурного
наследия перед лицом наступающего варварства, роль которого в
романе исполняет ещё совсем исторически «молодое» христианство
с его строгой аскезой, проповедью неприятия земной жизни, а вместе
с ней и языческой культуры.

Сам автор во многом на стороне Юлиана, наделяет его собственным
трагическим мироощущением, тоской по уходящим в невозвратное прошлое
красоте и величию античной культуры. «Если нет ни чудес, ни богов,
вся моя жизнь – безумие,– признаётся в романе одному из своих
собеседников Юлиан.– …А за мою любовь к обрядам и гаданиям древности
не суди меня слишком строго. Как тебе это объяснить – не знаю.
Старые, глупые песни трогают меня до слёз. Я люблю вечер больше
утра, осень – больше весны. Я люблю всё уходящее. Я люблю благоухание
умирающих цветов… Мне нужна эта сладкая грусть, этот золотистый
и волшебный сумрак. Там, в далёкой древности, есть что-то несказанно
прекрасное и милое, чего я больше нигде не нахожу. Там сияние
вечернего солнца на пожелтевшем от старости мраморе. Не отнимай
у меня этой безумной любви к тому, чего нет! То, что было, прекраснее
всего, что есть. Над моею душою воспоминание имеет большую власть,
чем надежда…». Разумеется, и возвышенный поэтический стиль прозы
Мережковского этого периода, подчас отдающий безвкусицей, и само
трагическое мировосприятие идут от увлечения возвышенной риторикой
Ф. Ницше – общепризнанного кумира эпохи рубежа XIX – XX веков.

В книгах, статьях, стихах Мережковского того времени культура
предстаёт и неизменно остаётся непреходящей ценностью. В образах
самих её созданий она выглядит чем-то хрупким, почти прозрачным,
как дорогой старинный фарфор, одновременно демонстрируя свою двойственность,
несущую семена разрушения. Это и придаёт ей символику духовного
трагизма.

Юлиан, изображённый Мережковским в романе, с самого начала знает,
что его дело обречено, что его бунт против христианства бесперспективен.
Более того – понимает даже и то, что христианство «прогрессивнее»
и шире язычества, но отказаться от своей веры не может и не хочет,
идя во имя неё на сознательную гибель. Но и погибая, Юлиан убеждён,
что протест его не бессмыслен, что, даже идя против всех, он исполняет
какое-то высшее предназначение. Интуитивно автор предчувствует,
рассматривая образ Юлиана, фигуры Наполеона, Гитлера, Муссолини.
Примерно в это же время Мережковский в своих стихах писал:

И смерть, и жизнь – родные бездны: Они подобны и равны, Друг другу чужды и любезны, Одна в другой отражены. (….) И зло, и благо – тайна гроба. И тайна жизни – два пути. Ведут к единой цели оба. И всё равно, куда идти. (1901 г.).

«Я ничего не боюсь: гибель моя будет торжеством моим… Слава отверженным,
слава побеждённым!» – Восклицает в романе Юлиан. Нетрудно заметить,
что такого рода мысли совершенно чужды той эпохе, которую изображает
Мережковский. Латинская поговорка гласит: vae victis!, то есть
«горе побеждённым», а вовсе не слава, как якобы говорит Юлиан
под пером автора. Очевиднее всего здесь просматривается общеромантический
пафос молодого автора. Как не вспомнить байроновских бунтарей.

Любопытно, что примерно в это же время З. Гиппиус писала в одном
из своих программных стихотворений:

Дерзновенны наши речи, Но на смерть обречены Слишком ранние предтечи Слишком медленной весны.

: Очевидно и другое: печать иного времени, иного подхода, в большей
мере эстетического, чем морального, по формуле Достоевского, что
«красота спасёт мир». Разумеется, в творчестве Мережковского этого
периода нет и намёка на рассмотрение чего бы то ни было и с социально–
политической точки зрения. Близкие как народничеству, так и нарождающемуся
марксизму категории классовой борьбы, общественного сознания Мережковскому
тех лет совершенно чужды.

Впрочем, увлечение чистым эстетизмом было для писателя недолгим.
Уже во второй части трилогии он всё больше и больше «идеологизирует»
свою прозу. Роман «Воскресшие боги», посвящённый жизни и судьбе
гениального мастера итальянского Возрождения – Леонардо да Винчи,
– одна из вершин творчества Мережковского. Видимо, сама читаемая
его книга и поныне.

«Всё было для него живым: вселенная – одним великим телом, как
тело человека – малою вселенною. – размышляет автор о сокровенной
тайне образа Леонардо. – Он подобен был человеку, проснувшемуся
в темноте, слишком рано, когда все спят. Одинокий среди ближних,
писал он свои дневники с сокровенными письменами для дальнего
брата…».

Здесь, видимо, нужно сделать небольшое пояснение: как известно,
многие рукописи Леонардо написаны как бы «зеркальным письмом»,
так что прочесть их можно, только пользуясь отражением в зеркале.
Это ставило в тупик исследователей его творчества ещё пятьсот
лет тому назад.

Название романа «Воскресшие боги», по концепции Мережковского,
должно выражать своего рода историческое возмездие за гибель того
дела, которому был предан Юлиан. Леонардо был призван «отомстить»
«историческому» христианству за поражение языческой культуры.
Но и сам образ великого художника постоянно двоится: две бездны
в душе Леонардо – бездну верхнюю и бездну нижнюю – соединяет в
неразделимое целое, вызывающее и ужас, и восторг одновременно.
(В «Комедии» Данте сам автор и Вергилий, его проводник, спускаясь
в самые глубины ада, – в итоге оказываются на вершинах Чистилища
и даже Рая. Земля шарообразна, и чем больше мы идём вглубь, тем
ближе к новому полюсу, новой вершине.)

Так воспринимает Леонардо его ученик Бельтраффио, от лица которого
ведётся значительная часть повествования: «Вечером показывал мне
множество карикатур не только людей, но и животных – страшные
лица, похожие на те, что преследуют больных в бреду. В зверском
мелькает человеческое, в человеческом – зверское, одно переходит
в другое легко и естественно до ужаса. … И всего ужаснее то, что
эти уроды кажутся знакомыми, как будто где-то уже видел их, и
что-то есть в них соблазнительное, что отталкивает и в то же время
притягивает, как бездна. Смотришь, ужасаешься – и нельзя оторвать
от них глаз так же, как от божественной улыбки Девы Марии». Это
мнение, впрочем, далеко не одного Бельтраффио. Его разделяет и
сам автор романа.

Наглядным воплощением этой двойственности мировосприятия стала
знаменитая Джоконда – венец творчества художника. Как известно,
отсутствие достаточно известных фактов о модели, послужившей основой
для портрета, породило в искусствоведении множество противоречивых
гипотез и предположений. Часть из них зафиксирована и в романе.

Однако нас поражает не это. (В конце концов, романист имеет право
на художественный вымысел). Удивляет сегодня другое. Силой художественной
интуиции Мережковский угадал одно из сенсационных открытий нашего
времени, когда японские исследователи с помощью современной компьютерной
техники смогли установить тот факт, что Джоконда – не что иное,
как своеобразный портрет Леонардо да Винчи в женском обличии.

А в романе, написанном более чем за восемьдесят лет до гипотез
такого рода, Мережковский от лица Бельтраффио говорит: «как будто
всю жизнь, во всех своих созданиях, искал он отражение собственной
прелести и, наконец, нашёл в лице Джиоконды… Как будто мона Лиза
была не живой человек, не супруга флорентинского гражданина мессэра
Джиоконда, обыкновеннейшего из людей, а существо, подобное призракам,
вызванное волей учителя, – оборотень, женский двойник самого Леонардо».

Его универсальный гений, по мысли автора, настолько всеобъемлющ,
что преодолевает не только границы стран, эпох и идеологий, но
и возвышается над полом – сексуальностью – как порождением плоти;
не застывает в рамках мужского или женского, также как и в любых
других рамках. И вот в этом романе на одно из первых мест впервые
у Мережковского выдвигается вопрос о взаимоотношениях личности
и общества.

Спокойно ближних зло приемлю, Любовью дальних окружён, -

мог бы, наверное, вслед за поэтом Иваном Рукавишниковы сказать
Леонардо да Винчи в «Воскресших богах». Устремляясь своим творчеством
к разрешению вечных загадок бытия, художник может быть почти безразличным
к заботам дня текущего. С одинаковым равнодушием Леонардо оказывается
на службе то одного, то другого князя, – то печально знаменитого
тирана Цезаря Борджиа, то французского короля Франциска I. Более
того, под пером Мережковского у Леонардо Цезарь Борджиа, как и
его отец, – римский папа Александр VI –вызывают какой-т особый
пристальный интерес как своеобразные диковинные породы живых существ,
наделённых загадочным обаянием зла.

И здесь ощутима романтическая традиция поэтики антиэстетического
и даже противоестественного, идущая от Эдгара По, бодлеровских
«Цветов зла». Леонардо выглядит в романе человеком, словно созданным
для иного мира, с иными понятиями о прекрасном и безобразном,
добром и злом. В свете этих представлений образы земного мира
выглядят, так сказать, недостаточными, почти неполноценными, вызывающими
скорее грустную улыбку, чем желание что-либо изменить.

Леонардо поэтому и существует, как бы не вполне воплотившись,
живёт, замкнувшись в своём внутреннем одиночестве, словно обходя
стороной тревоги и радости земные, глядя на них из своего «прекрасного
далёка». Тем не менее, горделивые притязания земных царей не вызывают
симпатий ни у автора романа, ни у его героя. «Мне кажется, не
тот свободен, кто, подобно Цезарю (Борджиа– Г.М.), смеет всё,
потому что не знает и не любит ничего, а тот, кто смеет, потому
что знает и любит. Только такою свободою люди победят зло и добро,
верх и низ, все преграды и пределы земные, все тяжести, станут
как боги…». Здесь, конечно, и аллюзия сверхчеловека Ф. Ницше («По
ту сторону добра и зла»), и намёк на то, что именно в бумагах
Леонардо был найден проект летательного аппарата наподобие современного
вертолёта.

Леонардо да Винчи означает, собственно говоря, – родом из местечка
Винчи, но одновременно это слово происходит от латинского «vinci,
vincere – побеждать». Леонардо – «победитель». Своего рода антитеза
Христу – богочеловеку, Человекобог. Эта тема была одной из ведущих
в философских дискуссиях первых двух десятилетий ХХ века. Через
тридцать лет, вернувшись к образу Леонардо, Мережковский в речи
на конференции по культуре во Флоренции «Леонардо да Винчи и мы»
(1932 год) сказал, обращаясь к своему творчеству начала XX века:
«Я думал тогда, как и теперь многие думают,…что Данте ошибся:
нет ада, есть только другой, неиспытанный рай; нет дьявола, есть
только другой, ещё неузнанный Бог; нет антихриста, есть только
другой, ещё не пришедший Христос; первый – наполовину Спаситель,
а на другую половину – второй, тот, кого христиане называют «Антихристом».
Вся, некогда христианская, ныне языческая, культура, от своего
начала до конца, от Винчи до Гёте, – «мир сей», казалось мне,
в Евангелие Христа не вмещается; но вместится в «Евангелие Антихриста».
Истина совершенная и заключается будто бы в том, чтобы соединить
верхнее небо с «нижним». Христа с Антихристом. Этого-то соединения
предтечей и был для меня Леонардо да Винчи. Первым героем моим
был Юлиан Отступник; вторым – Леонардо, тоже Отступник».

Как мы постарались показать, Мережковский за прошедшие годы коренным
образом изменил мнение о своих главных и любимых героях: «Всё
это кажется мне, после тридцатилетнего опыта, после Войны и безымянного
русского Ужаса, таким кощунством, такой смешной и страшной нелепостью,
что мне трудно говорить об этом, хотя бы только наружно спокойно».
И он заключает свою речь строгим приговором: «Человек с двоящимися
мыслями не твёрд на всех путях своих» (Иак., 1,8). И более того:
«Имени Его (Христа – Г.М.) не знают или не хотят знать, Винчи
и Гёте; Данте знает, и мы могли бы от него узнать». Такого рода
радикальное переосмысление своей позиции связано у Мережковского,
несомненно, с опытом мировой войны и революции в России. Но более
подробно мы поговорим об этом в дальнейшем, а пока обратимся к
третьей части трилогии – роману «Антихрист». Всё, что было недосказано
Леонардо, – доскажет будущая Россия, к этой мысли подошёл писатель
в конце романа «Воскресшие боги». И не такой уж невозможной выглядит
введённая в повествование сцена встречи безвестного русского иконописца
с гениальным итальянским мастером во время визита русского посольства
великого князя Василия Иоанновича к Франциску I. В русско-византийской
иконописи, по Мережковскому, видится Леонардо «сила веры, более
древняя и вместе с тем более юная, чем в самых ранних созданиях
итальянских мастеров, Чимабуэ и Джиотто; было смутное чаяние
великой, новой красоты, – как бы таинственные сумерки, в которых
последний луч эллинской прелести сливался с первым лучом ещё неведомого
утра».

В заключительной части трилогии – «Антихрист» («Пётр и Алексей»)
действие переносится в Россию времён Петра I. Однако заключительной
её можно назвать лишь условно. Дальнейшее творчество Мережковского
показало, что финал трилогии стал лишь началом нового цикла произведений.

Сквозная идея, объединяющая все книги трилогии, – мысль о предчувствии
Иного, о несовершенстве настоящего в ожидании Грядущего – в «Антихристе»
достигает наивысшего напряжения. В Романе о Юлиане Отступнике
– гибель язычества становится знаком предчувствия всемирного торжества
христианства. Но в последнем автор видит скорее варварство, чем
подлинное духовное величие, поэтому воскресшее в форме итальянского
Возрождения язычество представляется и возрождением культуры в
целом. Такое е своеобразное «возрождение» осуществляет в России,
по мысли Мережковского, и Пётр I – уже несомненный антихрист и
революционер. Мысль о том, что христианство следует дополнить
антихристианством, то есть язычеством, тогда была Мережковскому
очень близка. Мы уже говорили, что впоследствии он отказался от
неё. Однако не всё так просто, как выглядит на первый взгляд.

В традиционном христианском представлении, изложенном в Откровении
Св. Иоанна явление Антихриста – знак близкого конца света, поэтому
образ Петра I осмыслен в романе в откровенно апокалипсических
тонах. «Антихристом» называют Петра в народе, конечно, в первую
очередь раскольники– старообрядцы. Таким он видится и автору трилогии,
хотя в контексте исторических раздумий писателя это слово означает
не конечное осуждение, а лишь определённую ступень на пути торжества
истины.

В этом смысле роман стал одним из идейных художественных центров
в творчестве Мережковского, поставившем в сжатом виде те вопросы,
ответы на которые в дальнейшем займут долгие годы и приведут автора
сначала к поддержке революционного движения, а потом – к категорическому
отказу от революции. Сам роман, а в особенности историческая концепция,
положенная в его основу, оказали огромное влияние на русскую и
мировую литературу. Томас Манн восхищался глубиной и проникновенностью
философского наследия Мережковского, обращаясь к проблеме творчества
в ряде своих произведений. Образ же Петербурга у А.Белого и А.Блока
вообще непредставим без Петербурга Мережковского.

В его изображении строительство этого города, центра и символа
новой России, само по себе означает конец света, по крайней мере,
конец традиционной России вообще. Как известно, эта мысль на протяжении
XIX века многократно обсуждалась в русской литературе. Апокалипсический
образ Медного всадника, который «Россию вздёрнул на дыбы», казалось,
парил над всей страной, так или иначе невольно ассоциируясь со
всадниками Апокалипсиса:

«Я видел, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал одно
из четырёх животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и
смотри.

Я взглянул, и вот, конь белый, и на нём всадник, имеющий лук,
и дан был ему венец; и вышел он как победоносный, и чтобы победить.

И когда он снял вторую печать, я слышал второе животное, говорящее:
иди и смотри.

И вышел другой конь рыжий; и сидящему на нём дано взять мир со
земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч.

И когда Он снял третью печать, я слышал третье животное, говорящее:
иди и смотри. Я взглянул, и вот, конь вороной, и на нём всадник,
имеющий меру в руке своей.

И когда Он снял четвёртую печать, я слышал голос четвёртого животного,
говорящий: иди и смотри.

И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нём всадник, которому
имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвёртую
частью земли – умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными».
(Откр., 6, 1-8).

Подхватывая пушкинские мысли о протеистической страсти Петра к
перевоплощениям, к маскам, к игре – от «потешных» солдат – к «маскерадам»,
от праздников – карнавалов к маскарадной перелицовке всего российского
уклада жизни, Мережковский переосмысляет их в духе современной
ему эпохи. Предчувствие социальных перемен, неведомых и страшных
событий, охватившее в то время общество (роман увидел свет в 1904-1905
годах), наложило на произведение особую печать.

«Истинное просвещение внушает ненависть к рабству, – говорит один
из героев романа.– А русский царь, по самой природе власти своей
– деспот, и ему нужны рабы. Вот почему усердно вводит он в народ
цифирь, навигацию, фортификацию и прочие низшие прикладные знания,
но никогда не допустит своих подданных до истинного просвещения,
которое требует свободы». По мысли Мережковского, эти «низшие
прикладные знания» – ничто иное, как новые цепи рабства, приковывающие
людей к реальностям «мира сего». Между тем, Христос учил: «не
любите мир, ни того, что в мире». Тот же герой продолжает: «Посвящение
для власти русских царей всё равно, что солнце для снега: когда
оно слабо, снег блестит, играет; когда сильно – тает». (Ср. с
К. Леонтьевым: «Россию нужно подморозить, чтобы не сгнила».) Такие
слова, сказанные в самый канун первой русской революции свидетельствуют
о позиции авторов вполне однозначно. Для Мережковского преемственность
в царствовании дома Романовых – вещь далеко не отвлечённая. То
конкретное нравственное историческое содержание, которое вложил
в понимание императорской власти Пётр I, закономерно ведёт к революции…

Мережковский считал Петра родоначальником русской интеллигенции.
В основополагающей статье «Грядущий Хам» (1905 год) он пишет:
«я уже раз говорил и вновь повторяю и настаиваю: первый русский
интеллигент – Пётр. Он отпечатлел, отчеканил, как на бронзе монеты,
лицо своё на крови и плоти русской интеллигенции. Единственные
законные наследники, дети Петровы – все мы, русские интеллигенты.
Он – в нас, мы – в нём. Кто любит Петра, тот и нас любит; кто
его ненавидит, тот ненавидит и нас». В свете всего вышесказанного
мы видим, насколько велико в представлении Мережковского, значение
интеллигенции – и с социальной, и с религиозной точки зрения.

Возвращаясь к роману «Антихрист», отметим как постоянную черту
образа Петра его двузначность, двуплановость: соединение величия
и некоей неподлинности, фантасмогоричности. Как в самой личности
Петра, так и в его творении – Петербурге. Это постоянно подчёркивается
в романе: «Он окружил себя масками. И «царь-плотник», не есть
ли то маска – «машкерад на голландский манир»?

И не дальше ли от простого народа этот новый царь в мнимой простоте
своей, в плотничьем наряде, чем старые московские цари в своих
златотканых одеждах?» Петербург же – любимое детище Петра – самый
призрачный и ирреальный город в мире. Образ, каким он создан в
творчестве Достоевского, и который восходит к раскольничьим поверьям
петровских и полслепетровских времён: быть месту сему пусту!

«Великий, говорят, великий государь! – Восклицает в романе один
из противников петровских преобразований, архимандрит Федос. –
А в чём его величество? Тиранским обычаем царствует. Топором да
кнутом просвещает. На кнуте далеко не уедешь. И топор – инструмент
железный – не велика диковинка….Всё-то заговоров, бунтов ищет.
А того не видит, что весь бунт от него. Сам он первый бунтовщик
и есть…. Сколько людей переказнено, сколько крови пролито! … И
кровь не вода – вопиёт о мщении».

Позднее М. Волошин назовёт его «первым большевиком»:

Великий Петр был первый большевик, Замысливший Россию перебросить, Склонениям и нравам вопреки, За сотни лет к её грядущим далям. (1924 год).

Царь – бунтовщик, революционер, интеллигент. Противоречие, превратившееся
в единство, ставшее естеством самого Петра и всего им сделанного.
Царь сеет семена грядущих восстаний и революций, которые через
двести лет опрокинут дом Романовых, провидчески сказал Мережковский.
А дар предвидения вообще был ему свойственен. Уже весной 1917
года, когда все ликовали по поводу свержения самодержавия и торжества
свободы, он, по свидетельству многих очевидцев, с отчаянием говорил:
чему вы радуетесь? Нашу судьбу будет решать Ленин.

И вместе с тем дело Петра «отменить» невозможно. Давно известно,
что история не знает сослагательного наклонения, и созидательное
начало в ней неотделимо от разрушительного, а общий итог может
оказаться и оказывается совсем не таким, каким задумывался и предполагался.
Колоссальное здание Российской империи начал строить Пётр и строить
его в буквальном смысле на костях своих подданных. Потому и рухнет
эта империя, предостерегает Мережковский. До 1917 года оставалось
чуть больше десятилетия…

Петру в романе противостоит царевич Алексей. Ему писатель поручает
высказать свои заветные мысли и исторические предвидения. Алексей
не просто антагонист Петра. Он изображён как глубокий самобытный
мыслитель, как мученик, своей кровью искупающий преступления отца.
Реален ли исторически такой подход? Этот вопрос не слишком заботит
писателя, оказывается для него явно второстепенным. Историческая
проза Мережковского, несмотря на «точность деталей», не описательна,
не фактографична. Она в первую очередь – беллетризованная иллюстрация
авторских раздумий о смысле истории.

Например, исходя из трактовки царевича Алексея как мученика, мы
вправе задаться вопросом, не есть ли это скрытая аналогия с образом
Христа? Однако, неужели Христос искупает неведомый грех Бога-Отца?
Ведь в итоге получается, что мир сотворён не всемогущим Богом,
а Бого-дьяволом. Пётр у Мережковского назван Антихристом. Мысль
автора просто поразительна – не Антихрист ли Бог-Отец? В своё
время это называлось маркионитской ересью. Впрочем, отношение
Мережковского к так называемому «историческому» христианству всегда
было сдержанным. Особенно в первый период его творчества.

«Царевич может сделаться оружием в руках неприятельских, – думает
Пётр, – зажечь мятеж внутри России, поднять войною всю Европу
– и Бог весть, чем это кончится.

“Убить, убить его мало!” думал царь в ярости.

Но ярость заглушалась другим, доселе неведомым чувством: сын был
страшен отцу».

И вновь приходят на ум библейские параллели: вспоминается жертва
Исаака, предложенная Иеговой Аврааму. Вновь вопрос о жертве крови.
Это далеко не только историческая и социальная проблема. Это проблема
существа исторического процесса в целом.

Суд над царевичем и его казнь приобретают черты глубоко символических
событий, бросающих отсвет на всю последующую историю России. Именно
потому и страшен отцу сын, что слишком непрочным в сознании творца
выглядит то дело, которое начинает Пётр, слишком зависит оно от
роковых случайностей, в том числе и от того, кто будет наследником
царя. Где-то в глубине души Пётр сам сомневается в том, что делает
– и это сомнение окрашивает его деяния в какие-то ирреальные цвета,
придаёт им оттенок фантасмагоричности.

Как зловещий приговор отцу звучат (по тексту романа) слова царевича
на суде: «Кровь сына, кровь русских царей на плаху ты первый прольёшь!
– опять заговорил царевич и, казалось, что он уже не от себя говорит:
слова его звучали как пророчества. – И падёт сия кровь от главы
на главу, до последних царей, и погибнет весь род наш в крови.
За тебя накажет бог Россию». Если вспомнить 1917, а особенно ночь
на 17 июля 1918 года, то пророчество Мережковского просто потрясает.

История как цепь непрерывных возмездий – цепь, которая начинается
где-то в запредельности, а кончается здесь, в земной реальности.
Этой мыслью завершается трилогия, но не завершается путь постижения
писателем исторических судеб родины. Впрочем, определённый, так
сказать жанровый, перелом в творчестве Мережковского становится
очевидным. После первой русской революции он всё больше и больше
склоняется к открытой публицистике. Одна за другой выходят книги
его статей – «Не мир, но меч», «Больная Россия», «Грядущий Хам».
Название последней (и одноимённой статьи) стало символом отношения
Мережковского к участникам надвигающейся революции.

(Окончание следует)

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Дмитрий Сергеевич Мережковский (1866–1941), поэт, прозаик, литературовед, критик, социальный мыслитель, не чуждый отчасти богословию, а прежде всего философствующий публицист обозначил в творчестве своём начала и, быть может, концы развития многих эстетических, социальных, религиозных идей своего времени, бытовавших в культурном пространстве XX столетия. Мережковского можно определить как идеолога "серебряного века" с большим основанием, нежели кого-либо иного. И он есть своего рода посредник между гораздо ранее обозначившимися стремлениями в отечественной культуре и многими позднейшими блужданиями разного рода художников и мыслителей в сферах как отвлечённого, так и практического миропостижения. По отношению к прошлому он часто эпигон, по отношению к последующему - соблазнитель. У него встречаются поразительно тонкие догадки, даже прозрения, но по самому свойству своего миропонимания Мережковский - еретик, навязывающий свои заимствованные в прошлом заблуждения настоящему и будущему.

Мережковский создаёт из красоты идола и не желает, кажется, сознавать двойственности красоты; в таком вознесении эстетического начала укореняются многие социальные и религиозные убеждения Мережковского. Он провозгласил: "Мера всех мер, божественная мера вещей - красота". Более того, он поставил красоту вне нравственной критики: "Красота образа не может быть неправдивой и потому не может быть безнравственной, только уродство, только пошлость в искусстве - безнравственны". Относительная истинность (безнравственны всё же не только пошлость и уродство) второй части сентенции как бы заслоняет изначальную неправду.

Но истина и красота не всегда тождественны. Мережковский высказал принцип, которым будут руководствоваться при разговоре об эстетике либеральные оценщики искусства на протяжении всего XX столетия, позднее ту же мысль станет исповедовать М.И. Цветаева. Вот суть этого принципа: никто не смеет судить художника, никто не достоин того; искусство - вне нравственной критики.

Исходным побуждением для размышлений Мережковского об искусстве, о современной ему культуре вообще, стали осознание растерянности человеческого разума перед непостижимостью тайны бытия и жажда полного познания, стремления отыскать способы такого познания. Проблема губительна со времён Адама, ибо сама попытка её одолеть всегда обнаруживает лишь недостаток веры и тем влечёт за собою пагубные последствия.

Мережковский остановился перед той же проблемой - перед неодолимым для его сознания противоречием между разумом и верою. Он увидел новое трагическое явление человеку этой давней проблемы в невозможности полноты рационального, научного познания мироздания и одновременной невозможности, как ему показалось, старой веры.

В суждениях Мережковского об искусстве много справедливого, что придаёт убедительность и всей его системе. Так, крайности прагматического понимания искусства, которым противится писатель, несомненно пагубны, а абсолютизация социального служения литературы - мертвит искусство.

"Без веры в божественное начало мира нет на земле красоты, нет справедливости, нет поэзии, нет свободы!" - кто же не согласится с таким утверждением… Только к этому божественному началу Мережковского тянет проникнуть, вопреки чистоте веры, через мистический соблазн.

Мережковский, конечно, верно ощутил в литературе нечто, возвышающее её над примитивным отражением реальности, но, к сожалению, плохую роль сыграло его безразличие к православной истине. Для него критерий - мистическое, но не православное.

Творческое credo у Мережковского - это стремление соединить несоединимое: Бога и дьявола, смирение и «героизм» гордыни, теоцентричное и антропоцентричное мышление. Отсюда его соблазны, раздвоенность его настроений и тяготений, заблуждения и противоречия. И его тёмный мистицизм, неотъемлемый от язычества, хоть он и пытается их понятийно разграничить. И та порча, которую он привносил в культуру своего времени.

Мережковский сконцентрировал в себе самое характерное для времени. Разумеется, иные писатели не совпадали с Мережковским вполне, в чём-то шли дальше него, в чём-то отклонялись в сторону, но часто именно Мережковский расставлял те вешки, которые обозначали ложный путь в общем бездорожье «века». Этим он и своеобразен.

Мережковский стал одним из зачинателей так называемого "нового религиозного сознания", ставшего сущностным признаком "серебряного века". О. Василий Зеньковский, выделяя важнейшее в этом «сознании», утверждает, что оно "строит свою программу в сознательном противопоставлении себя историческому христианству, - оно ждёт новых откровений, создаёт (под влиянием Вл. Соловьёва) утопию "религиозной общественности", а в то же время насыщено эсхатологическими ожиданиями".

Активно проповедуемое религиозное мировоззрение Мережковского - стройно логично и целостно, в относительно завершённом виде, именно как система. Важнейшие свои идеи он повторял, и представить их в обобщённом итоге не столь сложно. Во многом эти идеи даже не система, а схема, под которую подвёрстываются все основные суждения Мережковского.

Можно составить такую цепь основных суждений и положений этой системы:

1) Необходимость религиозного пути обнаружила себя в истории окончательно. Всё, пребывающее вне религиозных исканий, есть фальшь и обман.

2) Христианство - важный, но не окончательный итог на таком пути.

3) Христианство исчерпало себя либо замыкаясь в индивидуальном аскетизме, либо изменив идее спасения в теократической идее, которою грешны как Западная, так и Восточная Церкви. И то и другое означает застой, конец развития.

4) Выход из кризиса христианства видится в создании Вселенской Церкви Духа.

5) Царство Духа, в котором осуществится не индивидуальное, личное, обособленное в себе, но всеобщее, всечеловеческое спасение, должно быть основано на Третьем Завете, естественно продолжающем Ветхий (Царство Отца) и Новый (Царство Сына) Заветы.

6) Переход от Второго (христианского) к Третьему (апокалиптическому) Завету должно осуществиться через революционное одоление теократического соблазна, несущего в себе идею Царства Зверя.

Для Мережковского христианство не есть нечто завершённое и окончательное. В том он - традиционный носитель либерального рассудочного сознания, ищущего во внешней для духовного делания постановке проблем более лёгкого пути к постижению Истины, путь рационального поиска, который грозит превратиться в блуждания по лабиринту всевозможных догадок и логических построений.

Православие Истины не ищет: она уже дана ему в Откровении. Эта Истина - Сам Христос Спаситель.

Вопрос "что есть истина?" - вопрос Понтийского Пилата. Для православного сознания вопрос в ином: как жить по Истине?

Проблема для подлинного христианина не во внешнем поиске рассудочной истины, но во внутреннем мучительном осознании и ощущении собственного несоответствия Истине. Православие ищет обретения Царства Божия не во внешнем (к чему неизбежно приводит либеральный рационализм, что мы и видим на примере Мережковского), но внутри себя, по заповеди Христовой (Лк. 17,21). Истину несложно понять, услышав Христа: "… последуй за Мною, взяв крест " (Мк. 10,21). Но как сделать это? Легче подменить всё рассудочностью и логистикой, выстраивая проблемы во внешнем уме, а не в глубине души.

Итак, если Бог есть Святая Троица, то почему всего два Завета, Ветхий и Новый? Должен быть Третий Завет, рассуждает Мережковский, Завет Духа, как Первый есть Завет Отца, Второй - Сына. Эту мысль писатель повторяет на разные лады едва ли не до самой смерти. Мережковский не отвергает Воскресения, но хочет дополнить неким откровением Духа, которое якобы приведёт человечество к блаженству Царства Божия на земле. Почему-то в событиях Новозаветной Истории он не хочет заметить нечто важнейшее: Святую Пятидесятницу. Дух уже сошёл на землю - и пребывает в бытии Церкви Христовой. То есть то, чего так страстно жаждет Мережковский (равно как и его предшественники), уже свершилось. Тысячелетнее Царство уже пришло: это земное бытие Церкви вплоть до Второго Пришествия. Отождествление же этого Царства с неким тысячелетним периодом земного блаженства после Второго Пришествия давно отвергнуто Церковью как хилиастическая ересь. Тысяча же, напомним вновь, здесь - не счёт лет, а обозначение некоего множества лет в его полноте.

Однако это церковное учение иными «ищущими» признавалось уже, в числе прочего, устарелым, требующим обновления. Мережковский видит в церковной жизни только застой и кризис. Прежде всего, конечно, в Церкви Православной (она ближе, постоянно перед глазами), но и Западная не превозносится им над Восточною. И та и другая Церкви зашли, по убеждённости Мережковского, в тупик, выход из которого только в откровении Третьего Завета.

Мережковскому не даёт покоя кажущееся ему "отвержение плоти" в христианстве. Это одна из принципиальных основ его религиозного беспокойства: нельзя отвергать плоть, если Христос воскрес во плоти.

А христианство вовсе и не отвергает плоти. Оно имеет целью преображение плоти, повреждённой первородным грехопадением. Христос явился в мир во плоти, чтобы взять на Себя, на Свою человеческую плоть грех мира (Ин. 1,29) и чтобы во плоти одолеть последствия греха, приняв страдания и смерть, воскреснув во плоти преображённой. Бог стал Человеком, чтобы человек стал богом. Христианство осуждает и отвергает не плоть, но грех во плоти, и именно такой смысл вкладывается в понятие отвержения плоти (Рим. 8,3-16). Отвергается не плоть, но плоть, живущая в страхе и грехе, утверждается же плоть, живущая в Духе вне греха, то есть плоть преображенная, обоженная. Причащаясь в таинстве Евхаристии плоти Христовой под видом хлеба, человек принимает в себя именно эту преображённую во Христе обоженную плоть, укрепляя себя во внутреннем стремлении к полному преображению мира.

Но Мережковский не хочет (или не может) отказаться от внерассудочного приятия христианской мудрости и приписывает христианству то, что сам в нём собственным рассудком разумевает, и отвергает плоды этого своего разумения, полагая, что таково именно христианство. Мережковский борется с иллюзией, созданной его рассудком. Плоть для Мережковского прежде всего - пол. Тут не обошлось без влияния Розанова. Именно Розанов навязал сознанию многих восприятие христианства как бесплотной духовности. А бесплотность воспринималась в этой системе взглядов как бесполость.

В своём отношении к полу Мережковский - не сознающий себя язычник. Собственно все его религиозные идеи - скрытая попытка соединить христианство и язычество, создать синтез несоединимых сущностей. Мережковскому дорог пол, он противится его отрицанию как может. И поэтому, хотя он порой глухо и пытается говорить о преображённой плоти в Царстве Духа, он преображённости-то не приемлет. Именно поэтому Мережковский выносит свой приговор не только православным святым (преподобному Серафиму Саровскому прежде всего), но и самой святости православной.

Здесь мы вновь сталкиваемся с тем, что уже часто встречалось и прежде: наличие двух точек воззрения на мир и на бытие человека в мире. Одна - изнутри времени, которое абсолютизируется и по меркам которого строится понимание смысла бытия. Стоящий на этом прежде всего обеспокоен устроением земной временной жизни, какие бы при том религиозные заклинания ни произносил. Едва ли не все ереси нового времени сопряжены с таковым пониманием бытия. Иное воззрение совершается как бы из вечности, оно с вечностью сопоставляет всё в земной жизни - и время оттуда воспринимается как нечто важное, но преходящее. Что важнее: судьба человека во времени или участь его в вечности? Состояние земного рабства - принадлежность времени, рабство же у греха губит душу для вечности. Святой взирает на мир из вечности. Плотской человек озабочен временным.

Для Мережковского "необходимо, чтобы Русская Церковь, сознательно порвав связь с отжившими формами русской самодержавной государственности, вступила в союз с русским народом и с русской интеллигенцией и приняла активное участие в борьбе за великое общественно-политическое обновление и освобождение России". Попросту - нужно включиться в революционную борьбу. Эта идея в неявном виде витала ещё в атмосфере "Религиозно-философских собраний" 1901–1903 годов, одним из инициаторов которых был Мережковский. Порочность начального замысла обрекла «Собрания» на неудачу.

Если поискать истоки той основной идеи, которой соблазнился Мережковский, то нужно обратиться к раннехристианской ереси монтанизма (по имени основателя, фригийца Монтана), зародившейся во II в. по Р.Х. и объявившей себя своего рода новым откровением. Для монтанизма был характерен индивидуалистический профетизм, экстатическое горение в предощущении близкого конца мира. Монтанисты недаром называли себя пневматиками (духовными) в отличие от тех, кого они именовали психиками (душевными), то есть возносили своё якобы «совершенство» в Духе над теми, кто оставался в «несовершенстве» устарелого христианства. Монтанизм противопоставлял себя гностицизму, но сходился с ним, как сходятся крайности, в противостоянии ортодоксальному христианству.

Однако Мережковский заимствовал свои соблазны, скорее всего, не прямо у монтанизма, который, не всегда в явном виде, пророс и в более поздние века (не без влияния Тертуллиана и блаженного Августина) и оказал несомненное воздействие на аскетизм западного толка. Мережковский стал последователем учения католического мистика и аскета второй половины XII века Иоахима Флорского. Иоахим, как и монтанисты, опирался в основном на Апокалипсис, утверждая необходимость третьего периода всемирной истории, периода господства Духа Святого (после "периодов господства Отца и Сына"). "Церковь Петрова" при этом должна смениться на "Церковь Иоаннову" (по имени апостола Иоанна Богослова, автора Апокалипсиса). Влияние Иоахима слишком очевидно, недаром Мережковский уже в эмиграции посвятил средневековому аскету самостоятельное, по сути, исследование, включив его отдельной главой в свою книгу о Франциске Ассизском.

Узнаются в рассуждениях Мережковского не только отголоски стародавних ересей, но и более близких соблазнов, идущих от В.С. Соловьёва. Мережковский склонен усмотреть в Духе - Материнское, Женское начало. Церковь Третьего Завета, таким образом, близка к пониманию её как Царства Вечной Женственности. Не оттого ли он не может расстаться с проблемой пола даже в идее преображённой плоти?

В разгар первой русской революции, в конце 1905 года, Мережковский пишет о "дыхании уст Божиих в этой буре свободы", и видит в том "великую истину". В реальной революции он видит осуществление своих религиозных исканий. Созерцая историю, российскую в особенности, Мережковский видит в ней прежде всего проявления революционного освободительного духа, стремящегося соединить религию и революцию ради единой цели - Царства Христова на земле.

Поэтому в искусстве своего времени Мережковский увидел важное достоинство: "Ежели теперь вся Россия - сухой лес, готовый к пожару, то русские декаденты - самые сухие и самые верхние ветки этого леса: когда ударит молния, они вспыхнут первые, а от них - весь лес".

"Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем…" (А. Блок). Вот так когда-то с огнём играли и радовались.

В целом, Мережковский дал весьма точную характеристику декаданса. Поспешим с ним согласиться, однако знаки поменяем, вспомнив, что революция есть прежде всего антихристианство (Тютчев) и бесовщина (Достоевский). То же увидим и в декадансе. Повторим, Мережковский справедливо и проницательно соединил декаданс с революцией, а оценивать это можно по-разному.

Во всех своих важнейших идеях Мережковский не вполне оригинален, он чаще следует за кем-либо, кто очаровывает его своими заблуждениями. Он, вспомним ещё раз злое определение, "царь цитат". То же и в художественном творчестве. Здесь он тоже «цитирует», не прямо и примитивно, разумеется, а через образные приёмы, художественную манеру того, кого он слишком хорошо знает, исследовал как критик. Он эпигон, но это эпигонство - ненамеренно и, скорее всего, не сознавалось им самим. Ему мешала его литературная эрудиция. В его произведениях заметны отсветы художественной манеры или эстетических идей, бессознательно заимствованные у Гоголя, у Достоевского, у Толстого, Гончарова и даже у Мельникова-Печерского. И поскольку Мережковский испытал влияние слишком многих, в его образности обнаружилась своего рода полифония писательских приёмов, отразившая и полифонию важнейших идей его, в которых он также является прежде всего эпигоном.

Он двойственен постоянно, неизменно. Но эта двойственность весьма своеобразна. Его нельзя назвать в полном смысле художником противоречивым. Противоречивость предполагает некую кристаллизацию, поляризацию идей. Система Мережковского аморфна. У него нет дуализма, но есть амбивалентность, ибо в дуализме присутствует та самая поляризация противоположных начал, в амбивалентности же всё доводится до полного взаимопроникновения идей и невозможности отделить одно от другого.

Своеобразное смешение образа Христа и Антихриста, откровенно проявляется в трилогии "Христос и Антихрист" (1896–1905).

Можно обманчиво предположить, что в этом создании автор прослеживает, противопоставляя, начала света и тьмы, присущие бытию. Но нет: он видит лишь смешение их, нераздельность добра и зла повсюду, невозможность их разделения. Для Мережковского Христос и Антихрист - двойники, подобные один другому, и оттого лик Христов оборачивается дьявольской маской. Так Мережковский видит мир, в том его мука. Недаром в романе о Леонардо, входящем в трилогию, несколько раз подчёркивается тождество Христа и Антихриста: "Подобие Христа и Антихриста - совершенное подобие. Лик Антихриста в лике Христа, лик Христа в лике Антихриста. Кто отличит? Кто не соблазнится? Последняя тайна - последняя скорбь, какой не было в мире…Христос и Антихрист - едино".

Такая идея многих соблазнила в "серебряном веке" - Мережковский со многими связан был, на многих воздействовал. От него во многом и пошло безразличие к добру и злу, характерное для многих «серебряных». Набору идей Мережковского Ильин находит источник в теософии, масонском мистицизме, гностицизме. И этот набор был выплеснут в эстетическую стихию "серебряного века" и воспринят, и переадресован дальше - в постмодернистский хаос конца XX столетия.

Пишет Мережковский исключительно исторические романы. Он ищет в истории подтверждения своих идей - и подвёрстывает историю под доказательство собственных схем и теорий. Мережковский, и философ-публицист и романист, интересен более всего тем, что в его идеях отразилось самое характерное, что есть в "серебряном веке". У иных деятелей «века» больше крайностей, у Мережковского - срединность. Именно поэтому, как отметил Бердяев, "одному Мережковскому удалось создать целую религиозную конструкцию, целую систему неохристианства".

| |

РЕЛИГИОЗНЫЙ АНАРХИЗМ Д.МЕРЕЖКОВСКОГО

Трудно сказать, кто в необычном союзе Дмитрия Сергеевича Мережковского (1866-1841) и Зинаиды Николаевны Гиппиус (1869 - 1945) был ведомым, а кто - лидером. С точки зрения общественного признания, ведущая роль принадлежала, без сомнения, Мережковскому, - десятки томов, многие из которых были переведены на другие европейские языки, выдвижение на Нобелевскую премию, роль одного из «духовных отцов» русского религиозного Ренессанса начала века, зачинателя символизма в русской литературе. В то же время, многие, хорошо знавшие Мережковских люди, писали и говорили об огромном влиянии Зинаиды Николаевны на Мережковского. Вячеслав Иванов, например, был уверен, что «З.Н. гораздо талантливее Мережковского... Многие идеи, характерные для Мережковского, зародились в уме З.Н., Д.С. принадлежит только их развитие и разъяснение» . В.Злобин, много лет проживший вместе с Мережковскими в качестве литературного секретаря, в своей книге воспоминаний тоже подчеркивал, что руководящая, «мужская» роль в семье принадлежала Гиппиус . Так же считали Андрей Белый, Д.Философов, А.Карташев, другие. Сама Гиппиус несколько иначе оценивала свою идейную близость с мужем: «...случалось мне как бы опережать какую-нибудь идею Д.С. Я ее высказывала раньше, чем она же должна была встретиться на его пути. В большинстве случаев он ее тотчас же подхватывал (так как она, в сущности, была его же), и у него она уже делалась сразу махровее , принимала как бы тело, а моя роль вот этим высказыванием ограничивалась, я тогда следовала за ним» . Так или иначе, но союз этих людей стал источником оригинальной религиозно-философской концепции.

В 1901 году именно чета Мережковских была инициаторами знаменитых Религиозно-философских собраний, ставших местом встречи светской интеллигенции и духовенства. Темы собраний - роль христианства в обществе, задачи христианства, религия и культура, возможность дальнейшей эволюции христианства и т.п. - определили направление религиозных исканий в начале века. По афористичному определению самого Мережковского, речь шла о «единстве двух бездн» - «бездны духа» и «бездны плоти». Причем подобный синтез подразумевался не только в рамках единичного, индивидуального человеческого бытия. Отталкиваясь от философии всеединства Вл.Соловьева, организаторы собраний предельно широко трактовали противопоставление духа и плоти. Дух - Церковь, плоть - общество, дух - культура, плоть - народ, дух - религия, плоть - земная жизнь; такие «пары» легко множить и дальше. В конечном счете, Мережковский, В.Розанов, В.Тернавцев, Д.Философов и другие активные участники собраний пытались осуществить модернизацию христианства. Недаром это течение получило название течения «нового религиозного сознания».

Религиозно-философские собрания «нащупали» слабое место исторического христианства: его пренебрежение земной, плотской жизнью человека. «Неразрешимое противоречие земного и небесного, плотского и духовного, Отчего и Сыновьего - таков предел христианства» , - утверждал Мережковский. Он даже называл христианство «религией смерти» за проповедуемый тезис о необходимости умерщвления плоти. Получалось, что мир-космос, мир-общество, человек, сотворенный во плоти, со всей своей повседневной жизнью не входили в область церковного христианства; между духом и плотью образовывалась непреодолимая пропасть, мир воспринимался как безвозвратно падший. Мыслителей «нового религиозного сознания» это не устраивало: плоть так же священна, как и дух. Пути для «освящения плоти» предлагались самые различные - вплоть до введения нового церковного таинства первой брачной ночи. Разумеется, вскоре (в 1903 году) собрания были прекращены по настоянию церковной цензуры, для которой подобные идеи были абсолютно неприемлемы. Но мысль о необходимости «обновления» христианства обрела многих сторонников среди светской интеллигенции (даже в марксистской среде появились «богоискатели» и «богостроители», резкую отповедь которым дал в своих статьях Ленин).

Самыми последовательными «неохристианами» были, наверное, Мережковские: они не раз писали о грядущей религии «Третьего Завета». Если Ветхий Завет был религией Отца, Новый Завет - религией Сына, то Третий Завет должен был стать, по их мнению, религией Святого духа, своеобразным синтезом «правды о земле» (язычества) и «правды о небе» (христианства). «В первом царстве Отца, Ветхом Завете, открылась власть Божья, как истина; во втором царстве Сына, Новом Завете, открывается истина, как любовь; в третьем и последнем царстве Духа, в грядущем Завете, откроется любовь, как свобода. И в этом последнем царстве произнесено и услышано будет последнее, никем еще не произнесенное и не услышанное имя Господа Грядущего: Освободитель» , - верили Мережковские. В своей знаменитой исторической трилогии «Христос и Антихрист» Мережковский пытался обосновать именно эту идею, показывая, что в истории человеческой культуры уже предпринимались попытки синтеза «земной» и «небесной» правд, но они не были удачными в силу незрелости человеческого общества. Именно в будущем соединении этих двух правд - «полнота религиозной истины».

Мережковский писал трилогию десять лет (начиная с 1895 года). Это было изложение его мировоззренческого кредо в беллетристической форме исторических романов. И для Мережковского, и для Гиппиус вообще были свойственны стихи и проза с «философской подкладкой»: сюжет, строение произведения, его тональность практически всегда подчинялись некой «идее», средством выражения которой и являлось данное произведение. Подобный подход к литературному творчеству не раз вызывал упреки в «сухости», «идеологичности», «схематизме». Упреки были заслуженными (особенно, если говорить о прозе Мережковского), хотя «интеллектуальная» литература не была достоянием только четы Мережковских, а стала достаточно характерным явлением вообще для культуры 20 столетия, ориентированной не на «толпу», а на духовную «элиту».

С 1903 года- опять-таки по инициативе Мережковских - начал выходить журнал «Новый путь». Первоначально журнал задумывался как орган, в котором возможно было бы освещение деятельности Религиозно-философских собраний, позднее он получил самостоятельное значение. Через пару лет Мережковские перестали играть в журнале «первую скрипку», направление издания стали определять Бердяев, Булгаков и другие философы, но «Новый путь» стал значимой вехой в русской культуре начала века во многом благодаря Мережковским.

В годы революции 1905 года позиция Мережковских была достаточно радикальной. Они даже сблизились с эсерами и «неонародниками», считая, что революция не только не противоречит христианству и религиозным взглядам, но, напротив, вытекает из них. С точки зрения Гиппиус и Мережковского, существует два основных подхода к интерпретации исторических событий - эволюционный (научный), когда утверждается бесконечность и непрерывность развития, ненарушимость закона причинности и революционный (прерывистый), когда утверждается преодоление внешнего закона причинности внутреннею свободою, а история предстает как цепь различных катастроф и потрясений . Библия, по их мнению, дает именно катастрофическую картину человеческой истории (изгнание из Эдема, великийпотоп, разрушение вавилонской башни, Апокалипсис и т.д.) Значит, делают они вывод, религия и революция - неразделимые понятия. Здесь их позиция принципиально отличалась от позиции авторов «Вех», недаром в хоре марксистских критиков этого сборника прозвучал и голос Мережковского. Он был за революцию, а не против нее. Более того, он пытался доказать, что революция и религия - понятия чуть ли не синонимичные, что нельзя быть верующим человеком и не мечтать о революционном изменении мира. Правда, надо сделать одну чрезвычайно важную оговорку, - речь шла о революции духовной, но не политической. Разница огромная! Получалось, что Мережковский и «веховцы» говорили о разных вещах, - «революционер» Мережковский мечтал о религиозной революции, о духовном перевороте, а авторы сборника отмежевывались от политического насилия.

Именно в годы между двумя русскими революциями 1905 и 1917 годов сложилась в общих чертах и философско-историческая концепция Мережковских. Она дополнялась и уточнялась ими в последующие годы, но суть ее оставалась той же (для Мережковских вообще была свойственная удивительная «верность» идеям). Поэтому имеет смысл рассмотреть ее подробнее.

1. Грядущий хам или религиозная революция?

Представление Мережковских об истории как о драме, как о борьбе двух противоположных начал - Христа и Антихриста - вряд ли отличалось оригинальностью. (Из ближайших предшественников невольно приходит на ум имя Вл. Соловьева, действительно оказавшего чрезвычайно большое влияние на Мережковского и - в гораздо меньшей степени - на Гиппиус.) Им была близка эсхатологическая вера в невозможность разрешения этого противоречия в рамках земной истории. Зло нельзя «изжить», «исправить», «переделать» в добро, так же, как плоть никогда не может стать духом. Значит, самые глубинные противоречия принципиально неразрешимы в истории человечества. Тем не менее, синтез должен быть осуществлен, но уже за историческими пределами, в преображенной действительности, когда «будут новая земля и новое небо».

Для Мережковского была характерна своеобразная «схематичная» диалектика: он всюду видел противоположности, триады, которые выстраивал (иногда чисто внешне, словесно) в схемы «тезис - антитезис - синтез». История философии представала у него, например, как «догматический материализма» (тезис) и «догматический идеализм» (антитезис), синтезом которых должен стать «мистический материализм». То же - в антропософии и философии культуры: плоть - тезис, дух - антитезис, синтезом должна стать «духовная плоть». В философии истории Мережковский следовал этим же путем, считая, что грядущий синтез сможет преобразить двойственность истории, но синтез этот отодвигался за историческое время. Так же, как и у Бердяева, сочинения Мережковских были пронизаны эсхатологическим духом, уверенностью, что Антихрист не может быть побежден на старой земле. «Окончательное разрешение этого противоречия, последнее соединение Отца и Сына в Духе - таков предел Апокалипсиса. Откровение Св. Духа - святая плоть, святая земля, святая общественность - теократия, церковь как царство, не только небесное, но и земное, исполнение апокалипсического чаяния, связанного с чаянием евангельским; мы будем царствовать на земле, да будет воля Твоя на земле, как на небе» , - так представлял себе грядущий синтез Мережковский. Но здесь возникает странный на первый взгляд вопрос: а что такое Антихрист в понимании Гиппиус и Мережковского?

С одной стороны, если следовать привычной для них триадичной схеме, получается, что грядущее царство Духа должно синтезировать христианское и антихристианское начала, Христа и Антихриста. Мысль кощунственная для любого христианина. Но именно такое впечатление возникает у многих исследователей творчества Мережковского. Например, З.Г.Минц, анализируя трилогию «Христос и Антихрист», приходит к выводу, что Антихрист в романах Мережковского - та самая «бездна тела», которая противостоит «бездне духа» (Христу) . Думаю, это не единственно возможная интерпретация схемы Мережковского (вернее, Гиппиус-Мережковского, так как именно Зинаида Николаевна первой высказала мысль о «троичности» истории) и не самая адекватная. Вряд ли Мережковские мечтали о синтезе Христа и Антихриста (!), сам Дмитрий Сергеевич писал о другой своей «кощунственной» (по его собственному определению) мысли - о грядущем синтезе язычества и христианства (согласитесь, разница большая). Антихрист же понимался им совсем иначе. С одной стороны, это Зверь, который сидит в человеке (Мережковский показывал, как он просыпался, например, в Петре I , когда он отправлял сына на пытки, проявился он и в царевиче Алексее, когда он избивал красавицу Афросинью и т.д.) или народе. В одном из своих лучших романов Мережковский писал за своего героя,декабриста С.И.Муравьева-Апостола, дневник, в котором есть такие принципиальные для Дмитрия Сергеевича строки: «...Чаадаев не прав: Россия не белый лист бумаги, - на ней уже написано: Царство Зверя . Страшен царь-зверь; но, может, еще страшнее Зверь-народ» .

Кроме этого, достаточно часто встречающегося понимания Антихриста, Мережковский дал еще один образ, более типичный для его стиля мышления. Он писал о «зеркальной плоскости» между двумя безднами. Она «очень тонкая, слабая, но непроницаемая, глухая среда, середина, говоря языком научным, «нейтрализующая» обе полярные силы, задерживающая, как самая тонкая стеклянная стенка задерживает электричество...» . Эта тонкая стенка примитивна по своему строению, но кажется чрезвычайно сложной из-за зеркальности обеих ее поверхностей, в которых отражаются обе бездны. За счет зеркальных отражений середина кажется бесконечной, сложной, неисчерпаемой. Речь идет еще об одном образе Антихриста. При таком его понимании легко расшифровываются обе бездны, отражающиеся в зеркальных поверхностях: верхняя плоскость - это, безусловно, христианство, а нижняя - язычество (или ветхозаветная религия, что тоже вполне «вписывается» в схему Мережковских). Тогда получается, что грядущий синтез обращен именно к этим «безднам», а Антихрист - то, что мешает такому синтезу. Думаю, подобное прочтение Мережковского более аутентично.

Как уже отмечалось выше, Мережковскому были близки взгляды В.Соловьева, точнее говоря, позиция позднего Соловьева, отраженная, прежде всего, в его знаменитых «Трех разговорах» . Мережковский - так же, как Соловьев в конце своего такого короткого жизненного пути, - отнюдь не считал предрешенной победу Христа над Антихристом в земной истории, более того, он тоже предупреждал о «неудаче дела Христова в истории». Правда, Соловьев был глубже и философичнее: он шел не от частных прогнозов и предчувствий, не от перебора различных вариантов завершения истории, а от решения принципиального вопроса: является зло таким же внутренне необходимым моментом мироздания, как и добро? Субстанционально ли зло? От ответа на этот вопрос и зависела возможность преодоления и уничтожения зла в мире: если зло лишь «недостаток» добра (к такой точке зрения был близок, скажем, Платон), - мечты о совершенстве имеют под собой почву. Но если зло субстанционально, коренится в самом фундаменте бытия (а именно таков был вывод Соловьева), - борьба добра и зла на этой земле бесконечна, земная история не может завершиться полной победой одной из этих сил.

Мережковский тоже был полон апокалиптических предчувствий. Но в отличие от Соловьева, Мережковский давал человечеству «шанс»: он видел различные возможности исторического движения. По его мнению, человечество должно было бы уже не раз погибнуть, но каждый раз конец цивилизации отодвигался благодаря религиозным революциям. Как древний мир спасся благодаря пришествию Христа, так и современное человечество может спастись «мистической революцией», предвестниками которой являются революции политические и социальные. Один из известных исследователей истории русской философии В.Сербиненко заметил: «Революционная» открытость будущего по Мережковскому - это не только ситуация, в которой оказалось современное человечество. В своих трудах по истории религии и культуры, в исторических романах он стремился показать, что вся мировая история носила катастрофический характер, человечество всегда жило в преддверии конца истории, отнюдь не ошибаясь в своих апокалиптических предчувствиях, потому что конец уже не раз должен был наступить... История в своем собственном развитии разрешается катастрофой. Религия спасает историю революцией, радикальным духовным обновлением... И надо сказать, что, при всем своем неизбывном историческом пессимизме, Мережковский не утверждал, что человечество не имеет исторического будущего. Христианство, он в это верил, несмотря на всю неполноту и несовершенство его исторических форм, остается той духовной силой, которая может вновь спасти историю» . То есть, по Мережковскому, будущее зависело от выбора, который сделает человечество.

«Новое дыхание», обретавшееся человечеством в истории, всегда зависело от религиозных событий. Поэтому Мережковский выделял три основные исторические эпохи: первая была связана для него с Ветхим Заветом, вторая - с Новым Заветом, третья, грядущая, может стать лишь переходом от «старого» христианства к «новому», к религии «Святой Троицы», к синтезу религии и культуры. Такой синтез будет сопровождаться различными катастрофами, прежде всего - «революцией духа», в результате которой религия должна будет принять и освятить человеческую плоть, человеческое творчество, свободу человека - бунт («лишь постольку мы люди, поскольку бунтуем», - писал Мережковский, предвосхитив одну из тем французского экзистенциализма). В модернизированном христианстве должны были исчезнуть монашество, аскетизм, а искусство должно стать не только освященным, но и принятым «внутрь» религии.

Спускаясь с историософских высот, Мережковский рисовал и более конкретные рецепты для осуществления своей религиозно-революционной концепции: необходим союз интеллигенции с церковью. Здесь он повторял тему, впервые прозвучавшую в одной из его первых программных работ 1893 года «О причинах упадка и новых течениях современной русской литературы», где 27-летний Мережковский уже вполне отчетливо сформулировал мысль о необходимости религиозного и мистического содержания в художественном творчестве, мысль, к которой он возвращался затем всю свою жизнь. Именно обращение интеллигенции к религиозной вере, к церкви приведет к соединению революционно-освободительных традиций русской интеллигенции с религиозными традициями народа. В результате разъединения этих традиций, считал Мережковский, церковь оказалась порабощена государством, народ - самодержавием, а интеллигенция очутилась сразу между двумя гнетами: она была чуждой как народу, так и государству. Дмитрий Сергеевич мечтал о совпадении интересов интеллигенции и религиозного движения народа. Русский интеллигент должен был стать, по его мысли, «религиозным революционером», тогда разобщенность религиозного сознания и революционного действия останется в прошлом. Только религиозное возрождение, считал Мережковский, способно соединить интеллигенцию («живой дух России»), церковь («живую душу России») и народ («живую плоть России»).

На примере революции 1905 года Мережковский доказывал, что политические революции без революции в сознании - трагедия, «стихийная бессознательность». В человечестве в целом, и в России в особенности (ибо русский народ, по его мнению, - самый «последний, крайний, предельный и... по всей вероятности, объединяющий все остальные культуры, преимущественно синтетический народ» , близкий к пределам всемирной истории) такая мистическая революция уже назрела, и, если она не будет осуществлена, земная история скоро закончится. Если же человечество переживет еще одно религиозное обновление, то будущее - за «христианской общественностью». Здесь, правда, вставал вопрос, однозначного ответа на который трудно получить из сочинений Мережковского: когда и как это может произойти? Будет ли это после Страшного суда, после истории, или в рамках посюсторонней, земной истории? С одной стороны, Мережковский - апокалиптик, поэтому все мечты о «тысячелетнем граде» должны быть для него (как и для Бердяева) отодвинуты за границы земного времени. С другой стороны - можно найти в его работах немало указаний на то, что он надеялся на раздвижение временных границ человечества, на продление исторического времени в случае религиозной революции. В творчестве Мережковского самым удивительным образом сочетались ощущение обреченности исторического пути человечества и надежда, что «новое религиозное сознание» станет чудодейственным лекарством от всех заболеваний человеческой цивилизации.

Революция должна была привести, по мысли Мережковского, к полному разрыву религии и государства, к соединению народа и интеллигенции и, в конечном итоге, к установлению христианской безгосударственной общественности. В открытом письме Н.Бердяеву Мережковский так сформулировал свое анархическое кредо: «Христианство есть религия Богочеловечества; в основе всякой государственности заложена более или менее сознательная религия Человекобожества. Церковь - не старая, историческая, всегда подчиняемая государству или превращаемая в государство, - а новая, вечная, истинная вселенская Церковь так же противоположна государству, как абсолютная истина противоположна абсолютной лжи...» .Любое государство, даже самое демократическое, базируется на насилии, несовместимом с христианскими принципами, все государства угнетают и подавляют личность. Один из серьезных исследователей творчества Мережковского, Б.Розенталь так излагал его позицию: «Право само по себе есть насилие... Разница между законной силой, которая держит насилие «в резерве», и актуальным насилием- только дело степени, и то, и другое - грех. Автократия и убийство есть лишь крайние формы проявления силы» . Известный афоризм Мережковского «без насилия нет права, без права нет государства» является хорошей иллюстрацией его отношения к государственной власти. Русский народ рассматривался им как «поразительно бездарный в творчестве государственных форм» (эта оценка настолько не похожа на оценку русской истории, скажем, И.Ильиным, что может показаться - спорили о разных историях), как народ «по преимуществу безгосударственный, анархический» . Религиозный анархизм Мережковского полностью разделяла со своим мужем и Гиппиус.

Не только государство должно будет исчезнуть, но и церковь прекратит свое существование как отдельный социальный институт, более того, национальные церкви тоже исчезнут. Мережковские склонялись к экуменизму, они были уверены, что будущее христианство «Третьего Завета» станет синтезом принципов Петра, Павла и Иоанна (то есть католичества, протестантизма и православия).

Анархизм Мережковских не был исключительным явлением в русской мысли первой половины ХХ века. Прежде всего, на ум приходит анархизм Л.Толстого. И Толстой, и Мережковские были убеждены в том, что ни один человек не может властвовать над другим, все трое верили, что насилие не может решить социальных проблем (недаром Гиппиус так страстно пыталась убедить Б.Савинкова, с которым Мережковские были близки одно время, в бессмысленности и недопустимости террора), все трое мечтали о безгосударственной общественности. Правда, Мережковский не был пацифистом. Несмотря на убежденность, ясно выраженную во многих исторических романах и драмах, в том, что насильственные революции лишь заменяют стоящую у власти группу людей на другую, он не мог однозначно решить вопрос о допустимости или недопустимости насилия для защиты высших нравственных принципов .Кроме того, в отличие от Мережковских, Толстой был рационалистом, а не мистиком. Он обосновывал свой анархический идеал с вполне «практической» точки зрения, в то время, как Мережковские считали анархический идеал достижимым только в результате религиозного преображения, по сути - в результате чуда , которое изменит человечество и человека.

Но в русской мысли были примеры и мистического анархизма , для которого внешняя свобода человека была лишь следствием свободы внутренней. Идеи мистического анархизма были отчетливо сформулированы Г.И.Чулковым, В.Н.Фигнер, А.А.Солонович, А.А.Карелиным и др. (Центром мистического анархизма в двадцатых годах стал Всероссийский Кропоткинский Комитет). Правда, под мистикой почти все они подразумевали внерелигиозный личный опыт, расходясь в этом вопросе с Мережковскими. После свершившейся революции 1917 года многие анархисты, ужаснувшись происходящему в стране, примкнули к этому мистическому течению. С одной стороны, они по-прежнему верили в необходимость еще одной - уже «настоящей» - революции, а с другой - считали, что сначала должен измениться человек, который и будет строить новое братское общество. В противном случае, никакая революция ничего не изменит: «Что толку, если снова угнетенные сядут на место бывших властников? Они сами будут зверьми, даже может быть худшими... Снова угнетение свободной личности. Рабство, нищета, разгул страстей», - писала Фигнер. И делала вывод: «Нам надо стать иными» . Таким образом, представители этого крыла русского анархизма так же, как и Мережковские, видели путь к преображению мира через духовное преображение человека, но, если Мережковские понимали под этим религиозную революцию, то Фигнер, Чулков и их последователи, хотя и вспоминали исторические примеры из жизни первохристиан, все же верили не в чудо, а в эффективность воспитательной работы.

России в возможном спасении человечества была уготована особая роль. Эта роль определялась, по Мережковскому, тем, что она стояла как бы на грани двух миров - Востока и Запада. (Здесь видна явная перекличка с Бердяевым). Запад виделся Мережковскому захлестнутым волной «удушающего мертвого позитивизма», от которого спасало лишь слабеющее христианство. А Восток - уже побежденным и убежденным проповедями умеренности, середины , растворения личности в целом и т.д. Он даже повторял слова, сказанные А.Герценом о восточной цивилизации: «мещанское болото». Вывод Мережковского был однозначен: «Китайцы - совершенные желтолицые позитивисты, европейцы - пока еще не совершенные белолицые китайцы» . Вот почему Россия, не принадлежащая ни к одному из этих миров, могла бы, по его мнению, избежать «мещанской» участи и встать на путь религиозного обновления. (Любопытно, что еще одну страну Мережковский видел «выпавшей», хотя и по-другому, чем Россия,как из восточных, так и из западных схем развития - Америку: «тут крайний Запад сходится с крайним Востоком» , - замечал он.) Он сравнивал Россию, русских людей «нового религиозного сознания» с той искрой, которая вызовет взрыв, коренное изменение в мировой культуре и цивилизации. Мережковский спрашивал: «Кто знает, ничтожная (в культурном верхнем слое, а жизнь народных глубин для нас пока все еще тайна), ничтожная горсть русских людей нового религиозного сознания не окажется ли именно этою искрою? Порох (Европа - О.В.) боится искры и успокаивает себя; это ничего, это только искра, она - одна: мы бесчисленные, равные, малые, серые, задушим, потушим ее. - А искра еще больше боится пороха: вокруг нее все мертво, темно и тихо. Стоит ли бороться? Ей ли поднять эту тяжесть, разрушить эти железные скрепы, каменные своды порохового погреба? И она готова умереть. Но вот, в самом отчаянии рождается надежда... Чтобы произошел взрыв, надо, чтобы в искре что-то... сказало себе:

Или я, или никто.

Русским людям нового религиозного сознания следует помнить, что от какого-то неуловимого последнего движения воли в каждом из них -от движения атомов... зависят судьбы европейского мира... Им следует помнить, что, может быть, не уйдут они от того дня расплаты, когда уже не на кого им будет сложить с себя ответственность и когда должны они будут сказать это последнее... единственно разумное слово:

Или мы, или никто» .

Таким образом, Россия и складывающаяся в ней новая культура (получившая название культуры Серебряного века, русского религиозного Ренессанса) виделись Мережковскому единственной силой, способной разбудить Европу, дать западной культуре иное направление развития, вырвать ее из «позитивистского болота». Или русские, или никто.

Если отвлечься от национальной окрашенности этой мысли, в ней много истинных интуиций. Если рассматривать историю человечества как смену определенных мировоззрения и стилей мышления, то надо признать, что конец 19 - начало 20 веков было временем перехода от господствовавшего рационалистического «нововременного» мышления к поискам новых культурных ориентиров. Эти процессы в той или иной степени имели место почти во всех европейских странах, в России, возможно, они были выражены ярче, чем где бы то ни было, - вехой, которая должна была возвестить о рождении нового стиля мышления, новой культуры, стал Серебряный век. В этом смысле упования Мережковского на «людей нового религиозного сознания» имели под собой почву. Другое дело, что этот переход от одной культуры к другой практически не был осуществлен (или, во всяком случае, он растянулся почти на век и не может считаться завершенным даже сейчас) - войны, революции, социальные движения, катастрофы и потрясения отодвинули поиск культурной самоидентификации на второй план, захлестнули его социальными проблемами. Мережковскими этот процесс складывания новой культуры понимался специфично - как возвращение к религиозному содержанию культурного творчества, еще и поэтому Россия рассматривалась ими как лидер происходящих изменений.

Одной из главных особенностей русского народа Мережковский считал искание Бога (поэтому он считал, что выражение «народ-богоносец» не отражало истинного положения дел, правильнее было бы говорить про русских «народ-богоискатель»). Как ни странно, при всех своих явно западных культуре, стиле письма и мышления, близости к «европейским» темам, Мережковский в этом вопросе был достаточно созвучен славянофилам. Б.Розенталь обоснованно писал, что у Мережковского «Россия вмещает Европу, а не Европа - Россию. Они не являются по-настоящему равноценными. Для Мережковского Европа - это Марта, она олицетворяет работу мира, но Россия для него - Мария, душа мира. Душа важнее тела. Россия вберет в себя Европу через любовь» . Думаю, в этом суть «русской идеи» Мережковских.

В то же время, необходимо подчеркнуть, что Мережковские были совершенно свободны от проповеди национального превосходства и изоляционизма. Более того, они были убеждены, что, раз целью христианства является не одно лишь личное спасение, а спасение всего человечества, то «последний христианский идеал Богочеловечества достижим только через идеал всечеловечества, то есть идеал вселенского, все народы объединяющего просвещения, вселенской культуры. Оставаясь в замкнутом круге своей национальной культуры, ни один народ не может исполнить своего высшего христианского предназначения, не может войти в этот синтетический, всеобъединяющий, вселенский процесс» .Поэтому, при резко отрицательном в целом отношении к личности и делу Петра Первого, Мережковские неоднозначно оценивали петровские реформы, считали их необходимым и чрезвычайно важным вкладом в развитие диалога культур - российской и европейской. Логика истории виделась Мережковским так: от Богочеловека через всечеловечество (вселенскую культуру) к Богочеловечеству.

Такой исход - следствие мистической революции. Если же религиозного обновления не произойдет, - весь мир, и Россию в том числе, ждет «Грядущий Хам». Еще до революции 1917 года Дмитрий Сергеевич часто писал о том, что борьба Христа и Антихриста в его время все чаще принимала формы борьбы духовности с грядущим хамством. Хамство в его устах было синонимом бездуховности (материализма, позитивизма, мещанства, атеизма и т.д.), а отнюдь не социальной характеристикой. Учитывая горький опыт ХХ века, удивительно пророчески звучат слова Мережковского: «Одного бойтесь - рабства худшего из всех возможных рабств - мещанства и худшего из всех мещанств - хамства, ибо воцарившийся раб и есть хам, а воцарившийся хам и есть черт, - уже не старый, фантастический, а новый, реальный черт, действительно страшный, страшнее, чем его малюют, - грядущий Князь мира сего, Грядущий Хам» .

Склонность к триадам, о которой мы уже говорили выше, проявилась у Мережковского и в его концепции «Грядущего Хама». По его мысли, хамство в России имело три лица - прошлое, настоящее и будущее. В прошлом лицо хамства - это лицо церкви, воздающей кесарю Божье, это «православная казенщина», служащая казенщине самодержавной. Настоящее лицо хамства связывалось Мережковским с российским самодержавием, с огромной бюрократической машиной государства, с «табелью о рангах», когда отдельный человек - не личность, а лишь «присяжный поверенный» или «титулярный советник». Но самое страшное лицо хамства - будущее, это «лицо хамства, идущего снизу -хулиганства, босячества, черной сотни» . Не удивительно поэтому, что революцию 1917 года Мережковский воспринял как осуществление своего пророчества о «грядущем Хаме».

«Революционер» Мережковский, мечтавший о «мировом пожаре», отшатнулся от Октябрьской революции, увидел в ней террор, навязывание России не свойственного ей пути. О «неорганичности» происшедшего писала и З.Гиппиус, сравнивавшая революцию в своих стихах с «рыжеволосой девкой», а в прозе рассуждавшая о насильственности большевистских преобразований: «Нельзя себе вообразить революции более не подходящей, более не свойственной России, нежели революция марксистская. Достаточно самого поверхностного взгляда на Россию, не говоря уже о ее знании внутреннем, знании духа ее народа, чтобы не сомневаться, что такая революция не могла в ней даже произойти. Она и не произошла. Не все европейцы забыли, что большевики революции и не сделали, они явились на «готовенькое», когда революция уже свершилась, и были только ее «захватчиками». Вот всякие захваты - это, к сожалению, России свойственно; а уж в том положении, в каком она (при войне!) находилась в 1917 году, - с захватчиками... бороться ей было не по силам... Не о таком, конечно, пожаре, не о такой революции мечтал...Дм.С. (и мы с ним)» .

В своем неприятии коммунизма и большевизма Мережковские были удивительно последовательны. У З.Гиппиус есть строки, чрезвычайно точно передающие их ощущение случившегося:

Блевотина войны - октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье

О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном,

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил - засек кнутом?

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты...

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь!

2. Изменение миросозерцания в эмиграции

В отличие от Бердяева, Ильина и других, Гиппиус и Мережковский покинули Россию сами, безо всякого принуждения со стороны властей. Когда попытки официально уехать заграницу под тем или иным предлогом не удались, Мережковский, Гиппиус и Д.Философов, бывший очень близким другом и Зинаиды Николаевны, и Дмитрия Сергеевича, решили покинуть советскую Россию нелегально. В 1919 году они написали заявку в наркомат просвещения с просьбой разрешить им чтение лекций на фронте по истории Древнего Египта (!) и другим, не менее жизненно важным и необходимым в окопах темам. Фантастическое время! Арестованным после Кронштадского мятежа матросам читали в камерах лекции по древнегреческой мифологии (что не помешало потом расправиться с ними жесточайшим образом). На фоне фантасмагории, происходившей в России, просьба Мережковских и Философова не вызвала никакого удивления, чтение лекций им разрешили. Разумеется, ни одной лекции так и не было прочитано: все трое при первой же возможности перешли польскую границу. Тогда же к ним присоединился молодой студент петербургского университета, писавший стихи, В.Злобин, который стал затем неизменным спутником Мережковских до самой их смерти. Если судить по их опубликованным уже в эмиграции дневникам, этот переход был небезопасен, но даже риск не остановил Мережковских.

В Польше Мережковские развили бурную политическую деятельность, сблизились с Пилсудским, мечтая свергнуть большевиков при помощи польского военного вмешательства. Когда эти надежды растаяли (после подписания в 1920 г. в Минске советско-польского перемирия), Мережковские покинули Варшаву. Судя по письмам того времени, первый год эмигрантской жизни не был легким для них: они разошлись со своим неизменным единомышленником и спутником в течение ряда лет Д.Философовым, разочаровались в Б.Савинкове, с которым вновь сблизились было в Польше, уверились в бесперспективности борьбы Добровольческой Армии... Грустный итог. Который, тем не менее, не поколебал их последовательно антибольшевицких взглядов.

В конце 1920 года Мережковский и Гиппиус переехали в Париж, где и прожили до самой своей смерти. В их квартире каждое воскресенье (вплоть до 1940 года) собиралось «общество», - Мережковские встретили в Париже немало старых знакомых, появились и новые - Ю.Терапиано, Бунины, Зайцевы, другие. Собрания стали традиционными. На них говорили «об интересном» - по выражению З.Гиппиус, для которой «интересным» были метафизические, «последние» вопросы, а не светские сплетни и фасоны платьев. (К участникам собраний даже применялся своеобразный критерий - «интересно ли им интересное?»). «Воскресенья» постепенно переросли в литературно-философский кружок «Зеленая лампа» (первое заседание состоялось 5 февраля 1927 года), благодаря которому вокруг Мережковских появилось много одаренной молодежи. «Зеленая лампа» была задумана как инкубатор идей, «род тайного общества, где все были бы между собой в заговоре в отношении важнейших вопросов» . Членами кружка обсуждались самые различные «интересные» - по определению Гиппиус - проблемы: объединение христианских церквей, судьбы и задачи русской интеллигенции, антисемитизм как социальное явление и т.д. На заседаниях часто выступал сам Мережковский. О его выступлениях Терапиано вспоминал так: «Для среднего эмигрантского уровня (который, надо помнить, был намного выше, чем культурный уровень дореволюционной России и приютивших эмигрантов стран - О.В.) Мережковский, конечно, был слишком труден и слишком тревожен. Он жил и мыслил в области отвлеченных метафизических концепций и то, что ему казалось самым насущным, самым интересным... - все эти «главные» вопросы требовали не только большого культурного и образовательного уровня, но и специального интереса к ним» .

Со временем, З.Гиппиус даже стала организатором журнала - «Новый корабль», в котором публиковались стенографические отчеты заседаний кружка. Название журнала явно вызывало ассоциации с Ноевым ковчегом, - тема грядущего религиозного спасения продолжала волновать умы. Журнал просуществовал недолго, всего около двух лет (1927-28).

В эмиграции Мережковский много писал. (Литературная активность Гиппиус была намного меньше.) Публицистика, исторические романы, эссе, киносценарии - в своем творчестве Мережковский «опредметил» своеобразную религиозно-философскую концепцию, определившую его понимание места России в истории человечества. В этом смысле большой интерес вызывает его ранняя эмигрантская работа «Царство Антихриста» с подзаголовком «Большевизм, Европа и Россия», вышедшая в Германии в 1921 году. В этой работе Мережковский показал связанность судеб России и Европы: «Между нынешней Россией, большевистскою, и Россией будущей, освобожденною, Европа, хочет того или не хочет, будет вдвинута» . В противном случае, предостерегал Мережковский, «душевная болезнь» большевизма захлестнет и западный мир, посеет и в Европе «равенство в рабстве, в смерти, в безличности, в Аракчеевской казарме, в пчелином улье, в муравейнике или в братской могиле» , ведь «русский пожар - не только русский, но и всемирный» . Эту убежденность во всемирном значении свержения большевиков Мережковский высказывал до самой своей смерти. Интересно, что в этой работе появилось предвидение «третьей России» и «третьей Европы». (И Мережковский, и Гиппиус были склонны к мистическому почитанию числа три - отсюда «Тайны Трех», учение о трех Заветах, концепция «тройственности бытия» и т.д.) По сути, все было несложно, - еще одна «триада» в историософии Мережковского: первой Россией он называл Россию царскую, «рабскую», второй - Россию большевистскую, «хамскую», третьей, естественно, должна была стать Россия свободная, «народная». Соответственно, «третьей» будет и та Европа, которая переживет не только политические и социальные, но - прежде всего - религиозные изменения. Пережив три русские революции, Мережковский не перестал мечтать о подлинной революции духа, - революции всемирной, которая победит «буржуйно-большевистскую реакцию» , объединит всех христиан в религии «Третьего Завета», утвердит истинную свободу, равенство, братство. Результатом такой революции станет общая судьба Запада и России, причем Россия ближе к грядущему воскресению и спасению, чем благополучные европейские народы, - она страдает, она несет крест, она поставлена самой жизнью в те условия, выходом из которых может быть лишь полное преображение.

Революционные потрясения России заставили Мережковского ещесильнее уверовать во всемирное предназначение России, в осуществимость «русской идеи». Именно Россия, по его мнению, должна была начать «спасение» других народов, всего человечества. «Мы потеряли все, кроме нашей всемирности» , - написал он в записной книжке. Подобные взгляды на роль России сохранялись у Мережковского всю жизнь.

Приехав в Париж, Мережковские стали сотрудничать в «Современных Записках», но большой близости с редакцией у них не возникло. Потом они стали публиковать небольшие статьи в газетах «Последние новости» (П.Н.Милюкова) и «Возрождение» (П.Б.Струве). Но и здесь они не нашли единомышленников. По сути, Мережковские не вошли ни в один эмигрантский кружок, - их взгляды не находили отклика ни у правых, ни у левых. С одной стороны, они не поддерживали реставраторства («бывшее не будет вновь» , - писала Гиппиус), не скрывали своих чаяний революционного изменения мира, что отталкивало от них апологетов «белой идеи» и правых, с другой - их непримиримость к большевикам и происшедшему в России идейно развела их с левыми; с их точки зрения позиция, например, Ф.Степуна и тем более Н.Бердяева (что уж говорить о евразийцах и младороссах!) представлялась соглашательством с преступным режимом. К тому же, Мережковские не скрывали своего мнения о допустимости и желательности иностранной интервенции в Россию, что противопоставило их многим патриотам, считавшим, что русские вопросы должны решаться русскими людьми, любое же иностранное вмешательство поставит Россию в экономическую и политическую зависимость, подорвет ее могущество, сделает ее полуколониальной страной. Многие, возможно, - большинство эмиграции не согласны были заплатить такую цену за осуществление своих надежд. Мережковские же не считали такую плату чрезмерной. Правда, надежды на то, что реальная Россия вернется в их жизнь были все слабее и слабее. У Гиппиус есть немало горьких ностальгических строк о родине и о своей эмигрантской участи, но, может быть, одни из самых выразительных эти, в стихотворении «Отъезд»:

До самой смерти... Кто бы мог подумать?

(Санки у подъезда. Вечер. Снег.)

Никто не знал. Но надо было думать,

Что это - совсем? Навсегда? Навек?

Духовное одиночество Мережковских стало окончательным после выступления Дмитрия Сергеевича в 1941 году по радио. Именно это выступление стало поводом для обвинений Мережковских в сотрудничестве с фашистами. Видимо, дело обстояло не так однозначно.

С одной стороны, Мережковские внимательно следили за различными политическими движениями, возникавшими в Европе. Разумеется, фашизм не мог не привлечь их внимания (как уже говорилось, многие представители русской эмиграции поддались обаянию фашистской фразеологии в 30-х годах). Мережковские чаяли найти, увидеть в политических баталиях тех дней сильную личность, способную на борьбу с большевизмом. (Они всегда считали именно личность главной движущей силой истории.) Отсюда - контакты сначала с Пилсудским, затем - с Муссолини. В своих работах того времени (например, киносценариях «Данте», «Борис Годунов») Мережковский тоже писал о необходимости появления выдающейся личности в «смутное время», о противостоянии личности и истории. На этом фоне вполне логичным было обращение взора Мережковского и на Гитлера как нового потенциального соперника советского режима. Он был готов сотрудничать с любым, кто мог реально противостоять большевикам. Правда, взгляды Гиппиус и Мережковского здесь, может быть, впервые разошлись. Если для Гиппиус Гитлер всегда был «идиотом с мышь под носом» (об этом вспоминали многие, хорошо ее знавшие - Л.Энгельгардт, Н.Берберова), то Мережковский считал его удачным «орудием» в борьбе против большевизма, против «Царства Антихриста», по выражению Мережковского. Именно так надо объяснять тот факт, что Мережковский встал перед микрофоном в радиостудии и произнес незадолго до своей смерти, летом 1941 года скандально известную речь, в которой говорил о «подвиге, взятом на себя Германией в Святом Крестовом походе против большевизма» . Гиппиус, узнав об этом радиовыступлении, была не только расстроена, но даже напугана, - первой ее реакцией стали слова: «это конец». Она не ошиблась, - отношение к ним со стороны эмиграции резко изменилось в худшую сторону, их подвергли настоящему остракизму, «сотрудничества» с Гитлером (заключавшегося лишь в одной этой радиоречи) Мережковскому не простили.

Между тем, самой речи мало кто слышал или читал. Объективно, прогитлеровскими в ней были лишь процитированные выше слова, весь же остальной текст выступления был посвящен критике большевизма, заканчивалась же речь пламенными строками Гиппиус о России (совершенно несовместимыми с гитлеровскими планами славянского геноцида):

Она не погибнет - знайте!

Она не погибнет, Россия,

Они всколосятся - верьте!

Поля ее золотые!

И мы не погибнем - верьте.

Но что нам наше спасенье?

Россия спасется - знайте!

И близко ее воскресенье! .

Мережковский видел и опасности фашизма, хотя, видимо, и недооценивал их. Еще в 1930 году он написал в одной из своих книг о Европе: «В нижнем этаже - пороховой погреб фашизма; в верхнем - советская лаборатория взрывчатых веществ, а в среднем - Европа, в муках родов: мир хочет родить, а рождает войну» . По сути, Мережковский руководствовался принципом «хоть с чертом, лишь бы против большевиков». Он считал, что Гитлер может разрушить тело страны, но Сталин ежедневно разрушает ее душу, поэтому он опаснее. Шок, вызванный его выступлением по радио, был, по меньшей мере, трудно объясним: своей позиции Мережковский никогда не скрывал и был удивительно последователен в ее проведении. Дело было лишь в том, что фигура Гитлера, в отличие, скажем, от Муссолини, была абсолютно неприемлема для русской эмиграции из-за его нападения на СССР: эмиграция была поставлена в ситуацию жесткого выбора - Гитлер или Сталин. Мережковский выбрал Гитлера (уважения к которому, тем не менее, не питал ни малейшего, называл его «маляром, воняющим ножным потом»), большинство (среди которого были и Бердяев, и Деникин) выбрало Сталина, надеясь, что угроза национальной независимости изменит характер советской политики, но лишь единицы смогли, не утратив патриотизма, четко разделить национальные задачи сохранения России и опасность усиления идеологического и политического влияния большевизма в случае победы СССР (к их числу принадлежали, например, Федотов и, отчасти, - Ильин).

Гиппиус, как уже говорилось выше, не поддержала Мережковского в его надеждах, что под ударами германского оружия рухнут «стены этой проклятой Бастилии» - СССР. Но, строго говоря, именно ее позиция в данном вопросе не была последовательной. Еще во времена гражданской войны, она приветствовала любую интервенцию в Россию, если ее целью (даже побочной) было свержение ненавистных большевиков. Очень характерно в этом смысле ее стихотворение «Родине», написанное в 1918 году:

Повелишь умереть - умрем.

Жить прикажешь - спорить не станем.

Как один, за тебя пойдем,

За тебя на тебя восстанем .

....

Будь, что будет. Нейти назад:

Покорились мы Божьей власти.

Подымайся на брата брат,

Разрывайся душа на части!

Вот Мережковский и «восстал» на Россию за Россию, - по выражению самой Гиппиус. Это «восстание» обернулось практически полной изоляцией их от эмигрантских кругов. Мережковский вскоре умер (в декабре 1941года), тогда слухи стали приписывать Гиппиус сотрудничество с фашистами. Темира Пахмусс, одна из наиболее компетентных биографов Гиппиус, знавшая ее лично, полностью опровергла эти домыслы.

Мережковский и Гиппиус не могли поддерживать Гитлераеще и по той причине, что одними из первых увидели тоталитарный характер его власти. Для людей, мечтавших об анархическом обществе, основанном на конструктивной силе любви , немыслимо оправдывать тоталитаризм. Правда, их взгляд на будущее становился все более и более пессимистическим.

3. Миф об Атлантиде

Философско-историческая концепция Мережковского и Гиппиус, оставаясь той же в главном, существенном, получила в эмиграции свое развитие лишь в деталях. Излагал общие двоим взгляды чаще всего Мережковский. Целый ряд исторических исследований - романов, эссе, вышедших из-под его пера в Париже - «Тайна Трех: Египет и Вавилон» (1925), «Рождение богов. Тутанхамон на Крите» (1925), «Мессия» (1928), «Наполеон» (1929), «Атлантида-Европа» (1930), «Паскаль» (1931) «Иисус Неизвестный» (1932), «Павел и Августин»(1936), «Святой Франциск Ассизский»(1938),«Жанна д’Арк и ТретьеЦарство Духа» (1938), «Данте» (1939), «Кальвин» (1941), «Лютер» (1941) и другие, дают достаточно полное представление о взглядах Мережковского на историю. Как правило, эти взгляды автор стремился выразить упрощенными (а потому - спорными) и достаточно статичными схемами, подтверждавшими, по его мнению, концепцию «Третьего Завета» конкретным историческим «материалом». Главные схемы остались те же - двойственность бытия («две бездны», тезис и антитезис) и грядущий синтез, который возможен лишь в результате божественного вмешательства. Бердяев достаточно критично оценивал философию истории Мережковского: «Мысль Мережковского не сложна и не богата... Блестящий литературный талант Мережковского, его дар художественных схематичных конструкций... скрывают бедность и монотонность мысли...» (Правда, и сам Бердяев был «певцом одной темы». А некоторые исследователи творчества Мережковского даже ставят «однотемность» ему в заслугу, вспоминая известное определение гениальности И.Ньютономкак «терпения мысли» . Интересно, что Гиппиус тоже писала о себе, значит, и о Мережковском, - настолько они были неразделимы: «я на единой мысли сужен» .) Бердяев продолжал: «Бессилие внутренне разрешить религиозные проблемы, творчески раскрыть новое, небывшее, пророческое приводит Мережковского к вечному ожиданию откровения духа, откровения трансцендентного, а не имманентного, к перенесению центра тяжести вовне» . Действительно, Мережковский ощущал грядущее пришествие Христа как центральный момент в судьбе мира, но он ждал и революции внутри каждого. В пассивности его упрекнуть трудно.

Нина Берберова, хорошо знавшая Мережковских, находившаяся в многолетней переписке с Гиппиус, тоже достаточно критично оценила эмигрантские труды Дмитрия Сергеевича. В ее воспоминаниях о Мережковском: «Из его писаний за время эмиграции все умерло - от «Царства Антихриста» до «Паскаля» (и «Лютера», который, кажется, еще и не издан). Живо только то, что написано им было до 1920 года...» Жестокое суждение, которое правдиво и ложно одновременно. С одной стороны, - Берберова права, Мережковский лишь иллюстрировал свои собственные ранние мысли. С другой стороны, - в эмиграции тема России в творчестве Мережковского зазвучала в несколько иной тональности. Опыт пережитого не мог не оставить своих следов в его работах. К тому же, разработку «русской темы» и он, и Гиппиус считали своим долгом, именно так они понимали задачу русской эмиграции: «мы, русская диаспора, - писал Мережковский, - воплощенная критика России, как бы от нее отошедшая мысль и совесть, суд над нею, настоящей, и пророчество о ней, будущей. Да, мы - это или - ничто» . Вторила мужу и Гиппиус, неоднократно высказывавшая мысль об особой миссии эмиграции, о ее культурном «посланничестве» на Запад. В одном из своих писем Н.Берберовой она написала: «...главное вот это: «не изгнаны, а посланы» . Кстати, и сама Берберова упоминает о доминировании темы России в жизни Мережковского, описывая сцену типичного разговора: «...Чаще вся речь была окрашена одним цветом:

Зина, что тебе дороже: Россия без свободы или свобода без России?

Она думала минуту.

Свобода без России, -отвечала она, - и потому я здесь, а не там.

Я тоже здесь, а не там, потому что Россия без свободы для меня невозможна. Но... - и он задумывался, ни на кого не глядя, - на что мне, собственно, нужна свобода, если нет России? Что мне без России делать с этой свободой?» .

Разумеется, обладая такими взглядами, Мережковские постоянно возвращались к русской теме в своем творчестве. Подчас это возвращение не было прямым. Например, исследования Древнего Ближнего Востока Мережковским внешне не имели ничего общего с русской проблематикой. Но на самом деле, эти исследования стали еще одним кирпичиком в концептуальной «кладке» мыслителя. Он искренне верил, что христианство существовало на Востоке до Христа. Когда читатель следит за рукой прекрасной Дио, возлюбленной фараона Ахнатона, которая, выполняя волю автора романа, записывает учение египетского властителя о едином невидимом боге, очевидным становится, что Мережковский пытался всем своим «древнеегипетским» произведением показать не только «предчувствие Христа», но и пред-знание его троичной природы, - недаром Дио старательно выводит, что «три естества в Боге:... Отец, Сын и Мать» . (Мережковским, как почти всем символистам, был свойственен культ космической женственности, они не раз говорили о женской природе Святого Духа). То же - и в других романах о Древнем Востоке. Для Мережковского это было знаком того, что «все концы и начала Востока... тянутся к Западу. Дух Востока мог бы сказать, как Енох: «я был восхищен в сильном вихре и унесен на Запад» . Видимо, интерес к Востоку был вызван отчасти и воздействием евразийства с его теорией восточной, азиатской природы России. Мережковскому, критически относившемуся к евразийству, важно было показать, что противопоставление Востока и Запада имеет свои границы, оно не абсолютно и снимается христианством. Поэтому бессмысленно «поворачивать» Россию к Востоку, - христианство вобрало в себя немало восточных элементов. Задача состоит в том, чтобы возродить религиозные основы русской жизни: «Да будет один царь на земле и на небе - Иисус Христос» - это вся Россия когда-нибудь скажет - и сделает. Господь не покинет России. Только бы с Ним, только бы с Ним - и такая будет революция, какой мир не видал!» - об этом Мережковский мечтал всю жизнь. Высшая миссия России, по его мнению, - «правда Христа».

Зинаида Гиппиус объясняла особое положение России трагичностью ее истории. Источником же бед, обрушившихся на ее страну, была, с ее точки зрения, «непривычка» к свободе. Россия только начала учиться свободе, как «всякую школу захлопнули»: «Русский человек не достоин, конечно, тех глубин физического и духовного рабства, в которые сейчас Россия спущена; но что он в свое время свободе не научился, недоучился, и даже здесь, в Европе, пока что до ее настоящего понимания не дошел, - на это незачем закрывать глаза... Русский человек... еще не понимает, что атмосфера свободы дается лишь тому.., кто сам свою свободу, - свою собственную, - умеет ограничивать; и сам за это, и за себя, отвечает» . Как ни горько это сознавать, современная российская история лишь подтвердила мысль Гиппиус.

«Секрет Запада» тоже занимал Мережковского. Он искал его отгадку в тайне Атлантиды. Опять-таки, рассуждения об Атлантиде можно воспринимать как простую иллюстрацию к тому пониманию истории как цепи катастроф, которое сложилось у Мережковского еще в России. Но можно рассматривать эти исследования как своеобразное пророчество будущего Европы через аналогию с прошлым. По сути, Мережковский показал, что история человечества - это переход от одной Атлантиды к другой, это путь гибели цивилизаций, постоянная угроза конца, которая уже сбылась для Атлантиды и сбудется еще для современной Европы.

Мережковский опирался в своих исследованиях на мифы, прежде всего, - на платоновский миф. Опираясь лишь на интуицию и отзвуки мифа в различных культурах, он смог предвидеть некоторые выводы, к которым пришли современные историки. Это поразительно, конечно, но смысл исканий Мережковского был в другом: для него гибель Атлантиды была первым пережитым человечеством локальным апокалипсисом.

История представала в последних работах мыслителя как череда всемирно-исторических циклов-«эонов», каждый из которых заканчивался крушением. Но гибель предшествующего никогда не была полной, окончательной, «первое человечество - семя второго, Атлантида - семя Европы» , то есть отголоски былого всегда жили в новом человечестве в виде мифов. Так и Атлантида дала Европе «учителей учителей», став корнями греческой культуры.

Образ Атлантиды был нужен Мережковскому для того, чтобы показать неустойчивость и близость к катастрофе западного мира: «кажется, никогда еще так близко не заглядывало в лицо будущему бывшее» ,«Атлантида была - Апокалипсис будет» . Но второе человечество, выросшее из семени первого, породит, по мысли Мережковского, человечество третье (без предвидения завершающей третьей ступени - синтезаМережковский не был бы Мережковским): «Чтобы это понять, надо увидеть три человечества: первое - Атлантиду - крещенное водою потопа; второе - Историю - крестящееся Кровью Голгофы; третье - Апокалипсис, которое будет крещено Духом, Огнем» . Получается, что предвидение Мережковского отодвигается за рамки истории и относится уже к постистории, к «новому небу и новой земле, где обитает правда», к вечности. Но, с другой стороны, это не ортодоксальная церковная точка зрения, так как Мережковский писал о «третьем человечестве», но отнюдь не о чаемом всеми христианами воскресении всех умерших. Третье человечество у Мережковского - реальная человеческая общность, которая придет на смену второму (наша история для них будет лишь мифом, как для нас - история Атлантиды). Поэтому логичнее было бы предположить, что разговоры о «конце истории» носили у Мережковского в данном случае характер художественного преувеличения: закончится наша история, но человечество еще будет существовать. Подлинная эсхатология как бы отодвигалась Мережковским за границы «третьей истории».

Какая же катастрофа ждет человечество? Что приведет к гибели нашей цивилизации? Мережковский писал о войне. Он чувствовал ее приближение, не верил эйфории миротворцев, называл время, когда жил, «щелью между двумя жерновами», временем между двумя войнами. Причем Россия, считал мыслитель, - мост между этими двумя войнами, потому что именно в ней не затихли еще отзвуки первой мировой войны, но уже готовится война вторая.

Не раз, начиная с 1923 года писал он о грядущей второй мировой войне, а в «Атлантиде-Европе» у него прозвучал даже такой горький вывод: «Только сейчас, после первой мировой войны и накануне второй, мы начинаем понимать, что возможная цель бесконечного прогресса - бесконечная война - самоистребление человечества» .Панацеи от этого нет. Мир уже был спасен один раз пришествием Христа. Только христианство может отодвинуть катастрофу и на этот раз. Правда, Мережковский (как и Гиппиус) не надеялись на реальную историческую церковь: «В первый раз, накануне первой мировой войны, ждал голоса Церкви мир... Церковь тогда промолчала. Мир ждет и сейчас, может быть, накануне второй мировой войны, того же голоса, и Церковь снова молчит» . И вновь их мечты о «новом христианстве», о религиозной революции, о пришествии Иисуса Неизвестного, о возрождении России, которое одновременно есть и спасение Европы... Постоянность схем Мережковского и удивляет, и утомляет: беря за исходный пункт самый различный исторический материал он делал всегда похожие выводы, что невольно наводит на мысль о первоначальной заданности именно таких выводов, о «финализме» в его исследованиях, - начало еще не написано, но финал уже предрешен.

На примере «Атлантиды-Европы» видно, что все исторические произведения Мережковского - это размышления не столько о прошлом, сколько о будущем. Он сам прекрасно понимал это: «...в прошлом я ищу будущее» . Разумеется, в нем нельзя видеть пророка (хотя сам он претендовал именно на эту роль). Не был он и духовным лидером русской эмиграции. Но его концепция религиозного анархизма и мистической революции была характерным симптомом времени, - симптомом «русской революционной болезни», которая присутствовала в символистской культуре Серебряного века, и знаком кризиса православия в дореволюционной России. В эмиграции же Мережковский стал одним из немногих, кто попытался адаптировать дореволюционные теории «нового религиозного сознания» к новым социальным условиям, напрямую продолжая линию русской философии начала века. Эта адаптация не всегда была убедительной в своих исторических выводах и прогнозах, Мережковский не смог оживить свои мертвые схемы и конструкции. Его анархическая утопия свободы, любви и красоты не осуществилась и никогда не осуществится. У него практически не было последователей. Тем не менее, без фигуры Мережковского картина философско-исторической мысли русского зарубежья стала бы неполной.

Проблему духа и плоти (природа, общество и его институты, культура и т. п.) Мережковский рассматривает под заметным влиянием Ф. Ницше (отрицание христианства как "религии рабов", "религии страданий") и особенно В. В. Розанова (мистика пола). Как полагает Мережковский, язычество и историческое христианство страдали "бесконечным раздвоением" духа и плоти: если языческий мир погиб от абсолютизации плоти, то историческое христианство обречено на гибель вследствие абсолютизации духа. Традиционное христианство, с его точки зрения, приобрело монашеский уклон, ушло от мира и тем самым разъединило Христа и мир; оно рассматривает плоть как нечто "грешное" и "дьявольское", направлено на ее умерщвление, аскетизм в нем из средства стал целью, а жизнь отрицается во имя смерти. Мережковский считает необходимым восстановить плоть в своих правах, соединить язычество и христианство, плоть и дух и прийти к "духовной плоти", Святому Духу и Святой Плоти.

Борьба духа и плоти проявилась, по Мережковскому, в "двух вершинах русской культуры" - Л. Толстом и Достоевском. Он считает, что Толстой ("тайновидец плоти") и Достоевский ("тайновидец духа") как раз и идут по пути сближения духа и плоти (Толстой - от плоти к духу, Достоевский - от духа к плоти), но останавливаются на этапе художественного созерцания. Мережковский приходит к выводу, что творчество Толстого и Достоевского знаменует собой не только конец русской литературы (поскольку оно - высшая точка в развитии русской культуры, далее может быть только спад), но также начало конца русской жизни и всемирной истории. Поэтому он провозглашает необходимость перехода от созерцания духа и плоти к реальному их объединению в русле требований Третьего Завета.

Внешне схоластические рассуждения Мережковского о духе и плоти имели довольно конкретную культурно-историческую основу. Умозрительный конфликт духа и плоти был отражением реального антагонизма религии и культуры, религии и жизни. По сути, в рамках данной проблемы обсуждался вопрос, в какой мере религия, церковь вправе ограничивать "все многоцветие жизни", влиять на свободу человека, его право оставаться самобытным и оригинальным. Так, Н. В. Гоголь пытался решить эту коллизию на пути "воцерковления культуры", т. е. полного подчинения культуры и человека церкви. Мережковский предлагает несколько иной вариант: он стремится не столько возвысить реального человека до религиозного идеала, оставив все грешное и плотское за границами церкви, сколько сделать человека со всей полнотой его жизненных сил неким новым идеалом новой церкви. В этом контексте вопрос пола приобретает для Мережковского принципиальное значение. Если в традиционном христианстве половая жизнь оценивалась как нечто враждебное или нейтральное вероучению и в Царство Божие душа попадала бесполой, то в религии Третьего Завета основой Божественного Общества должны были стать половые отношения, понимаемые как человеко- и бого-познание ("святое сладострастие").

Проблема отношения церкви к государству, будучи традиционной для христианской мысли, рассматривается Мережковским с позиции радикального мистического анархизма, близкой к идеологии раннего христианства. Отправная точка в его рассуждениях на эту тему - религиозно понятая свобода, проходящая, условно говоря, три стадии. На первой - в языческой культуре, когда человек еще не знал Христа, - государство и общество совпадали, личная свобода целиком сосредоточивалась в государстве. С возникновением христианства государство утрачивает свой "абсолютный смысл", поскольку появляется противоположный ему полюс в лице церкви. На этом этапе свобода, завещанная Христом, уже не вмещается в политические формы и перемещается в церковь, где способна расшириться до вселенских размеров. Но такое промежуточное состояние не может удовлетворить человека, он стремится преодолеть власть государства, ограничивающего его свободу, и перейти к Боговластию, Теократии, которая является единственно возможной формой Царства Божия.

Результаты поиска

Нашлось результатов: 104239 (1,77 сек )

Свободный доступ

Ограниченный доступ

Уточняется продление лицензии

1

Русская православная церковь и государство: библиографический указатель

Библиографический список

Значение православия в жизни и исторической судьбе России. Кемерово: Изд. <...> <...> "Историческое описание" С.Г.Домашнева // Филол. науки.-1995.№ 2.С.33-42. 12. Медынский А.А. <...> Теория культуры вместо исторического материализма // Общественные науки и современность.1993.№ 2.С. 135 <...> "Историческое описание" С.Г.Домашнева // Филол. науки.-1995.№ 2.С.33-42. 12. Медынский А.А.

2

Статья посвящена заметкам-рассуждениям о религиозной жизни России, Святой Руси, религиозным учениям и течениям.

Конечно же, преодоление истории - не только исторический , но и мистический процесс, ткань ис­ тории „ <...> Здесь нельзя не заметить, что исторические концепции писателей и философов „первой волны" эмиграции не <...> <...> <...> Они различны не только исторически , но и духов­ но.

3

Применение информационной системы "СИРИУС" для решения задач интеграции производственных процессов в реализации строительных проектов газовой отрасли [Электронный ресурс] / Григорьев, Тарлавский, Волков // Автоматизация, телемеханизация и связь в нефтяной промышленности.- 2015 .- №5 .- С. 25-33 .- Режим доступа: https://сайт/efd/349911

В статье рассмотрена информационная система "СИРИУС", способная объединить всех участников строительства в едином информационном пространстве для управления строительными проектами. Система представляет собой стабильное решение, которое на сегодняшний день обеспечивает необходимый уровень автоматизации бизнес-процессов в производственных подразделениях любой строительной компании газовой отрасли. Приводится описание структуры, архитектуры и функциональных возможностей такой системы.

<...> <...> <...> <...>

4

В статье на основании анализа изменившихся условий применения геолого-технологических исследований (ГТИ) и их диверсификации в связи с необходимостью информационного сопровождения отдельных этапов строительства нефтегазовых скважин рассмотрены различные уровни модульной архитектуры комплексов ГТИ.

. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое наследие Сибири", 2009. – 752 с. 2. Лукьянов Э.Е. <...> . – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое наследие Сибири", 2010. – 816 с. с приложениями на CD <...> Интерпретация данных ГТИ. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое наследие Сибири", 2011. – 944 <...> Оперативная оценка аномальных пластовых давлений в процессе бурения. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое <...> Петрофизическая модель процесса бурения – основа интерпретации данных ГТИ. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое

5

В статье представлен принципиально новый подход в технологии сопровождения строительства скважин, использующий комплексный подход при моделировании всего процесса бурения, включающий в себя построение достоверных геолого-геомеханических моделей пластов и взаимодействие их с буровым инструментом и буровыми растворами, получение и обработку в реальном времени данных ГТИ и забойной телеметрии, постобработку и корректировку данных по моделям пластов. Использование данного подхода позволяет повысить коммерческие скорости бурения при минимизации капитальных затрат за счет своевременного принятия технологических решений как при проектировании, так и в процессе строительства скважины (в реальном времени), направленных на снижение вероятности наступления и/или тяжести рисков геологической и/или технологической природы и, как следствие, снижения непроизводительного времени при строительстве скважины. Представлены рекомендации к техническому регламенту проведения ГТИ, включающие современные метрологические требования к измерительной аппаратуре и рекомендации к внедрению датчиков нового типа

<...> <...> <...> Оперативная оценка аномальных пластовых давлений в процессе бурения. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое <...>

6

№5 [Автоматизация, телемеханизация и связь в нефтяной промышленности, 2015]

. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое наследие Сибири", 2009. – 752 с. 2. Лукьянов Э.Е. <...> . – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое наследие Сибири", 2010. – 816 с. с приложениями на CD <...> Интерпретация данных ГТИ. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое наследие Сибири", 2011. – 944 <...> Оперативная оценка аномальных пластовых давлений в процессе бурения. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое <...> Петрофизическая модель процесса бурения – основа интерпретации данных ГТИ. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое

Предпросмотр: Автоматизация, телемеханизация и связь в нефтяной промышленности №5 2015.pdf (0,8 Мб)

7

№12 [Автоматизация, телемеханизация и связь в нефтяной промышленности, 2017]

Разработка и сервисное обслуживание средств измерения, автоматизации, телемеханизации и связи, АСУТП, ИИС, САПР и метрологическому, математическому, программному обеспечению

. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое наследие Сибири", 2011. – 944 с. 6. Лукьянов Э.Е. <...> . – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое наследие Сибири", 2015. – 312 с. 7. Лукьянов Э.Е. <...> Геолого-технологические и геофизические исследования в процессе бурения. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое <...> Оперативная оценка аномальных пластовых давлений в процессе бурения. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое <...> Методические рекомендации по интерпретации данных ГТИ. – Новосибирск: Издательский Дом "Историческое

Предпросмотр: Автоматизация, телемеханизация и связь в нефтяной промышленности №12 2017.pdf (0,8 Мб)

8

№ 118 [Грани, 1980]

Значительно важнее определить духовное напра­ вление, конструирующее исторические схемы. <...> „Анонимное христианство " - основа „христианства без бере­ гов". <...> Из „анонимного хри­ стианства", из „христианства без берегов" вырас­ тает мнимое христианство . <...> Они различны не только исторически , но и духов­ но. <...>Историческое время пьесы начинается несколько раз в 1858, 1911, 1914 и 1920 годах.

Предпросмотр: Грани № 118 1980.pdf (0,1 Мб)

9

№4 [Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение: Библиогр. указ., 2012]

Развитие русской церковно-исторической науки в концепции Н.Н. <...>Исторический Иисус. 1055 Шифр: 09677634 Рахматуллин Р. Ю. <...> Влияние христианства на ингушское общество в исторической ретроспективе // Христианство на Северном Кавказе <...> 297 Исторические науки история церкви Россия 10 "исторический Иисус" 398, 1054, 1055 Историческое познание <...> " 426 религиоведение 815 христианство 623 "эволюционно-космическое христианство " и эволюционизм 426 христианство

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение Библиогр. указ. №4 2012.pdf (1,7 Мб)

10

Статья посвящена теории славянофильства Ивана Киреевского - русского религиозного философа, литературного критика и публициста, одного из главных теоретиков славянофильства.

<...> <...> <...> рецепции христианства . <...>

11

<...> <...> <...> <...>

12

Статья посвящена истории православной Церкви в России и ее участию в общественной жизни дореволюционной России.

ценностей в немарксистской культуре России, культуре, колыбелью которой является христиан­ ство в лице исторической <...> Религиозно-фило­ софские и церковно-исторические темы все чаще встречаются в работах самиздата. <...> Принятие несведущим советским человеком этой лжи за действительность может отталкивать его от исторической <...> " просто не нуж* В православии такое половинчатое христианство невоз­ можно, отсюда и отлучение Льва <...> Советская Историческая Энциклопедия, тт. 1-16. М-, Изд. „Советская энциклопедия", 1961-76.

13

№3 [Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение: Библиогр. указ., 2011]

В указатель включаются следующие виды изданий на западноевропейских, славянских и восточных языках: монографии, сборники статей, авторефераты диссертаций, отдельные статьи и рецензии из сборников, альманахов, журналов и прочих периодических изданий, библиографические и справочные издания, рукописи, депонированные в ИНИОН. Литература описывается в соответствии с ГОСТом 7.1-84 «Библиографическое описание документа». Описания сопровождаются аннотацией. Издание снабжено авторским и предметным указателями, списком использованных источников. Указатель рассчитан на научных работников, преподавателей высшей школы, аспирантов и студентов старших курсов, практических работников, а также для использования в библиографической и справочной работе научных библиотек и информационных центров.

Понимание исторического времени в греческой богословской традиции XV-XVIII вв. // Образы времени и исторические <...>Исторический очерк. <...>Исторический путь Православия / Протоиер. <...>Исторический очерк. 1320 Шифр: 07447633 Блиев В.Р. <...> 398 Исторические науки и церковная история Сибирь и Дальний Восток 1437 "исторический Иисус" 1225 Историческое

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение Библиогр. указ. №3 2011.pdf (1,5 Мб)

14

№3 [Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение: Библиогр. указ., 2012]

В указатель включаются следующие виды изданий на западноевропейских, славянских и восточных языках: монографии, сборники статей, авторефераты диссертаций, отдельные статьи и рецензии из сборников, альманахов, журналов и прочих периодических изданий, библиографические и справочные издания, рукописи, депонированные в ИНИОН. Литература описывается в соответствии с ГОСТом 7.1-84 «Библиографическое описание документа». Описания сопровождаются аннотацией. Издание снабжено авторским и предметным указателями, списком использованных источников. Указатель рассчитан на научных работников, преподавателей высшей школы, аспирантов и студентов старших курсов, практических работников, а также для использования в библиографической и справочной работе научных библиотек и информационных центров.

Ницше: поиски истинного христианства // Вестн. <...>Христианство в историческом развитии белорусского народа. 596 Шифр: 125601111 Белогорцев В. Н. <...> (исторический очерк). 656 Шифр: 107021111 Заяц С.М. <...>Исторический очерк 18-21 вв. 1160 Шифр: 070431111 Тимошенко Л. В. <...>Исторический очерк. 1208 Шифр: 22217632 Соловьев К.А. Предисловия В.И.

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение Библиогр. указ. №3 2012.pdf (1,6 Мб)

15

№8 [Православная община, 1992]

Мы часто думаем, "ITO в христианстве требуется только смирение. <...> Антропология, аскетические и мистичеСК.IС УЧСНIIЯ и практика (в историческом развитии). 4.1. <...> Глубоковского (Русская богословская наука в ее историческом развитии и новейшем состоянии. <...> П равОславие косми"lнее западного христианства . <...> Западное христианство преимущественно антропологично.

Предпросмотр: Православная община №8 1992.pdf (0,3 Мб)

16

Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте

М.: ПРОМЕДИА

сознание, поскольку топонимия воспринимается как мемориал историческим деятелям и событиям. <...> Набор ассоциативных полей дает перечень тех "исторических " тем, на которые реагирует языковое сознание <...> события, приводит к тому, что историческая тема, "Чпшдаированная" одним из географических названий, <...> Трудно представить точные данные о том, как соотносится историческая информация, реально мотивирующая <...> топоним, и содержание исторических преданий.

Предпросмотр: Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте.pdf (0,0 Мб)

17

Библиотечная жизнь Кузбасса. Вып. 4 (30): сборник

В вып. 4 сборника "Библиотечная жизнь Кузбасса" за 2000 год рассматриваются вопросы книгоснабжения библиотек, сохранности библиотечных фондов. Приводятся материалы Проекта "Память России", краткая консультация "О материальной ответственности библиотекарей за недостачу в библиотечных фондах", памятки по работе в структурных подразделениях с изданиями, по составлению актов.

Исторические науки" (28,0% от общего количества отказов). <...>Историческая энциклопедия Кузбасса: Т.2, 3; 4. Красная книга Кемеровской области; 5. <...> Прогнозируемое дальнейшее развитие научной литературы по христианству определит не только связь христианства <...> "Первоисточники по истории раннего христианства . <...> "Происхождение христианства ": Пер. с нем. (1990).

Предпросмотр: Библиотечная жизнь Кузбасса. Вып. 4 (30) сборник.pdf (0,1 Мб)

18

№2 [Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение: Библиогр. указ., 2011]

В указатель включаются следующие виды изданий на западноевропейских, славянских и восточных языках: монографии, сборники статей, авторефераты диссертаций, отдельные статьи и рецензии из сборников, альманахов, журналов и прочих периодических изданий, библиографические и справочные издания, рукописи, депонированные в ИНИОН. Литература описывается в соответствии с ГОСТом 7.1-84 «Библиографическое описание документа». Описания сопровождаются аннотацией. Издание снабжено авторским и предметным указателями, списком использованных источников. Указатель рассчитан на научных работников, преподавателей высшей школы, аспирантов и студентов старших курсов, практических работников, а также для использования в библиографической и справочной работе научных библиотек и информационных центров.

Э.Левинас: этико-религиозное качество исторического времени. 370 Шифр: 37197642 Ellis F. <...> Эсхатологическое дополнение исторической картины мира. <...> Религия и общественно-исторический прогресс в истории Алтайского края (XVIII-нач. <...>Исторический очерк. 1145 Шифр: 080041012 История орденов средневековья / Авт.-сост. <...>Историческое значение церковных организаций Польши в 15-18 вв.

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение Библиогр. указ. №2 2011.pdf (1,5 Мб)

19

Петербургские альманахи (религиозно-нравственные искания литераторов пушкинского круга). Учебное пособие

Книга посвящена исследованию вышедших в Петербурге альманахов, в которых самое непосредственное участие приняли А.С.Пушкин и близкие ему авторы, – "Северных цветов" и "Подснежника". Проникновение в текст изданий позволило определить направленность духовных исканий лучших литераторов 20-30-х годов XIX века и выявить начала, внутренне объединяющие их, в результате – внести уточнение в понятие "литераторы пушкинского круга".

Но не только полемика о национальном историческом характере имела здесь место. <...> выбраны из Корана догматические и религиозно-нравственные темы, причем именно те, которые перекликаются с христианством <...> Особо выделяется отрывок из второй части исторического романа Б.М. Федорова "Князь Курбский". <...> Семенова "Романтизм и христианство ". <...> Романтизм и христианство // Русская литература XIX века и христианство . М. 1997. С.108. 6.

Предпросмотр: Петербургские альманахи (религиозно-нравственные искания литераторов пушкинского круга). Учебное пособие.pdf (0,2 Мб)

20

№2 [Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Философия. Социология: Библиогр. указ., 2011]

Христианство и культурно-историческое развитие в теории Н.Я. <...> Шлейермахер и научная культура христианства . <...> Влияние геополитических сетей на распространение христианства в Корее в начале XX в. <...>Историческая социология и нарратив 1473 Исторические науки методология исследования 262 Исторический <...>христианство 398 эсхатология христианство 398 Средства массовой информации 559, 573, 1342 и войны США

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Философия. Социология Библиогр. указ. №2 2011.pdf (1,7 Мб)

21

Очерки истории книжной культуры Сибири и Дальнего Востока. Т. 1. Конец XVIII - середина 90-х годов XIX века

Издательство ГПНТБ СО РАН

Издание является первым томом коллективного книговедческого исследования, посвященного развитию книжной культуры в азиатской части России с момента возникновения здесь местного книгопечатания до наших дней. Впервые в историко книжной науке воссоздается целостная картина развития на территории Сибири и Дальнего Востока полиграфического производства, книгоиздания, книгораспространения, библиотечного дела, чтения и восприятия произведений печати, выявляется роль книги в социальной, экономической и культурной жизни региона. Всесторонний анализ развития местного книжного дела помогает более глубокому осмыслению историко-книжных традиций сибирских и дальневосточных народов.

Арндта "О истинном христианстве ". <...> Сулоцкого, посвященные истории христианства в Сибири и сибирским церковным древностям. <...> действует большое число православных духовных миссий, усилия которых направлены на распространение христианства <...> Омск, 1893), и наставления различным категориям населения - раскольникам, сектантам, обращенным в христианство <...> Влияние ламаизма и христианства на шаманизм бурят // Христианство и ламаизм у коренного населения Сибири

Предпросмотр: Очерки истории книжной культуры Сибири и Дальнего Востока. Т. 1. Конец XVIII - середина 90-х годов XIX века.pdf (0,2 Мб)

22

№7 [Посев, 1979]

На это отвечают сами исторические доку­ менты. <...> Это ведь железный закон исторического развития партии. <...> Далее: одна из высших целей христианства - достижение нравственного совершенства. <...> В этом смысле солидаризм можно назвать „социальной проекцией христианства ". <...> Следовательно, от стремления „заменить собой христианство " здесь нет и тени.

Предпросмотр: Посев №7 1979.pdf (0,6 Мб)

23

№12 [Посев, 1989]

Общественно-политический журнал. Выходит с 11 ноября 1945 г., издается одноименным издательством. Девиз журнала - «Не в силе Бог, а в правде» (Александр Невский). Периодичность журнала менялась. Первоначально выходил как еженедельное издание, некоторое время выходил два раза в неделю, а с начала 1968 года (номер 1128) журнал стал ежемесячным.

В этом историческое оправдание его". <...> Один иэ путей раскрытие исторической правды. <...> Можно выделить две основные идеи, принесенные христианством в мир. <...> Устаревают лишь исторические модели. <...> Терпима ли перестройка к христианству (7,59). Свящ. Павел АДЕЛЬГЕЙМ.

Предпросмотр: Посев №12 1989.pdf (0,6 Мб)

24

Литературные эпохи и литературные направления

ФГБОУ ВПО "ШГПУ"

В данных учебных материалах рассматриваются общие закономерности исторического развития художественной литературы от античности до ХХ века включительно, характеризуются основные литературные эпохи, направления, течения, школы, что позволяет увидеть историко-литературный процесс в его преемственности. Учебные материалы предназначены для студентов филологических и гуманитарных факультетов педагогических вузов, а также могут быть полезны учителям-словесникам и ученикам старших классов средних школ.

Она делает греческую религию совершенно несоизмеримой с христианством . <...> Наряду с библейскими и историческими фактами в летописи и хроники включались исторические предания и <...> Полоцкого трактуются исторические личности и исторические явления, описываются дворцы и церкви. <...> Идеальный мир романтизма близок к христианству . <...> Романтизм и христианство // Русская литература XIX века и христианство . М., 1997. С. 109-110. 4.

Предпросмотр: Литературные эпохи и литературные направления.pdf (0,6 Мб)

25

Система государственного управления. Ч. 2 учеб. пособие

В данном пособии в систематизированной форме излагаются современные представления о власти, государстве, обществе, анализируются особенности политического развития России и зарубежных стран.

устройства, особенности которой были обусловлены уникальными социокультурными факторами, обстоятельствами исторического <...> входивших ранее и Британскую империю, Великобритания имеет форму унитарного государства, состоящего из исторически <...> реформировании любой управленческой системы необходимо оценить не только собственный опыт системы, ее исторический <...> В связи с особым статусом Москвы – столицы РФ – и ее историческим , культурным и экономическим значением <...> Р.А.Фадеев констатирует, что "историческое развитие, выразившееся у каждого европейского народа разнообразными

Предпросмотр: Система государственного управления. Ч.2.pdf (0,3 Мб)

26

Практикум по стилистике английского языка учеб. пособие

БГТИ (филиал) ГОУ ОГУ

Практикум предназначен для аудиторной и самостоятельной работы студентов; содержит планы семинарских занятий, перечень вопросов для обсуждения, список рекомендуемой литературы, практические задания для подготовки к семинарам; клише для стилистического анализа. Учебное пособие призвано помочь выработать навыки анализа стилистических явлений на различных уровнях описания (фонетическом, морфологическом, лексическом и синтаксическом), а также вопросы и тренировочные тесты для подготовки к зачету.

Использование диалектизмов в тексте художественного произведения создает местный колорит, архаизмов исторический <...> ought to have might have isn‘t aren‘t ain"t ought of mighta в художественной литературе – создание исторического <...> Лексика более специфического характера служит для создания определенного фона: местного, исторического <...> Транспозиция прошедшего времени в настоящее (так называемое "историческое настоящее" "praesenshistoricum <...> Аллюзия фигура замещения, представляющая собой ссылку на исторический , мифологический или литературный

Предпросмотр: Практикум по стилистике английского языка.pdf (0,5 Мб)

27

№ 135 [Грани, 1985]

ЖУРНАЛ ЛИТЕРАТУРЫ, ИСКУССТВА, НАУКИ И ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ. В числе авторов «Граней» в разные годы были такие писатели и поэты как А. Ахматова, Л. Бородин, И. Бунин, З. Гиппиус, Ю. Домбровский, Б. Зайцев, Н. Лосский, А. Куприн, В. Солоухин, М. Цветаева, О. П. Ильинский.

Прежде всего встает вопрос о христианстве . <...>Христианство это то, что было, архаичность - его неотчуждаемый предикат, христианство всегда относит <...> Трудно винить в этом его лично; он имел дело как раз с,.историческим христианством ", с абстрагированием <...> рецепции христианства . <...> Т. 1: Сочинения исторические .

Предпросмотр: Грани № 135 1985.pdf (0,1 Мб)

28

№1 [Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение: Библиогр. указ., 2012]

В указатель включаются следующие виды изданий на западноевропейских, славянских и восточных языках: монографии, сборники статей, авторефераты диссертаций, отдельные статьи и рецензии из сборников, альманахов, журналов и прочих периодических изданий, библиографические и справочные издания, рукописи, депонированные в ИНИОН. Литература описывается в соответствии с ГОСТом 7.1-84 «Библиографическое описание документа». Описания сопровождаются аннотацией. Издание снабжено авторским и предметным указателями, списком использованных источников. Указатель рассчитан на научных работников, преподавателей высшей школы, аспирантов и студентов старших курсов, практических работников, а также для использования в библиографической и справочной работе научных библиотек и информационных центров.

Исторический очерк. 1137 Шифр: 10697642 Radushev E. <...>Исторический очерк Священного города для иудаизма, христианства и ислама. 1151 Шифр: 070571112 Богораз <...>Исторический очерк. 1219 Шифр: 061651111 Бабкова В. <...> Россия 148 "исторический Иисус" и догматическая теология 556 и христология 556 Историческое время теология <...> 537 Историческое развитие религиозность типология 248 История культуры и христианство 783 История религии

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Религиоведение Библиогр. указ. №1 2012.pdf (1,3 Мб)

29

№ 128 [Грани, 1983]

ЖУРНАЛ ЛИТЕРАТУРЫ, ИСКУССТВА, НАУКИ И ОБЩЕСТВЕННОЙ МЫСЛИ. В числе авторов «Граней» в разные годы были такие писатели и поэты как А. Ахматова, Л. Бородин, И. Бунин, З. Гиппиус, Ю. Домбровский, Б. Зайцев, Н. Лосский, А. Куприн, В. Солоухин, М. Цветаева, О. П. Ильинский.

Вы знаете, что я пишу исторические очерки и не пишу, и не хочу памфлета. <...> П.** не присылает обещанные записки по одно­ му историческому эпизоду. <...> деятелям, он понимал ничтожество исторического величия. <...> Толстой неоднократно обличался с позиций тако­ го „христианства ". <...> Предлагая свой способ борьбы, Толстой исходил как из своего по­ нимания христианства , так и из исторического

Предпросмотр: Грани № 128 1983.pdf (0,1 Мб)

30

История русской книги в США (конец XVIII в. - 1917 г.)

Издательство ГПНТБ СО РАН

В монографии воссоздана история издания, распространения и использования русской книги в США с конца XVIII в. по 1917 г. Рассматриваются проблемы книжных связей России и Соединенных Штатов во взаимосвязи с развитием научных, литературных и иных контактов двух стран, деятельность русской и американской Комиссий по международному обмену изданий. Прослеживается эволюция центров русской книжной культуры на территории бывших русских владений в Северной Америке, вклад Русской православной церкви в создание книг на языках коренных народов Аляски. Описывается деятельность издающих и книготорговых учреждений, созданных в США эмигрантами из России.

Пайчадзе, доктор исторических наук Рецензенты: А.Л. Посадсков, доктор исторических наук В.В. <...> Глотов вернулся на Умнак и содействовал распространению христианства среди алеутов403. <...> О истинном христианстве – 6 Тихон (Соколов, Тимофей Савельевич). <...> Еврейство и христианство . Книжный склад "Нового мира". Цена: $0.60. <...>Христианство и патриотизм. –

В указатель включена информация о книгах и статьях из журналов и сборников. Издание предназначено для научной, учебной, библиографической и справочной деятельности. Каждый номер снабжен вспомогательными авторским и предметным указателями.

Изучение истории христианства в Китае, 1949 г. – начало 2000-х гг. <...> Принятие христианства по византийскому обряду в Болгарии и роль константинопольского патриарха Фотия <...> Представления о суверенитете в средневековом христианстве – Западная и Центральная Европа // Политическая <...> 2 Исторический процесс и историческая память Украина 1 Историческое краеведение научная периодика Зауралье <...> Христианско-демократические партии Франция 609 Христианско-демократический союз ФРГ 954 Христианско-социальный союз ФРГ 962 Христианство

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. История. Археология. Этнология Библиогр. указ. №2 2012.pdf (2,0 Мб)

32

Русский Север. Книга 1: Заволочье (IX - XVI вв.)

Первую из пяти книг, объединенных названием "Русский Север" и посвященных истории нашего края, автор - доктор исторических наук, профессор В. Н. Булатов - назвал "Заволочье". Она рассказывает о жизни русского и других народов Севера в IX-XVI веках. "Заволочье", как и последующие книга трилогии, готовящиеся к изданию, представляет интерес не только для специалистов, но и для широкого читателя. Доступная манера изложения обширного исторического материала позволяет" рекомендовать книгу как учебное пособие студентам, учителям, старшеклассникам.

Христианство в его византийском варианте стало государственной религией страны. <...>Христианство в пределах Архангельской епархии / / Чтения в Общ. Ист. и Др. <...> В 1526 году приняли христианство саамы, жившие близ Кандалакши. <...> Распространение христианства среди русских лопарей: исторический очерк. - Архангельск, 1900. <...> Московский князь Дмитрий Донской поддерживал про­ поведников христианства среди коми.

Предпросмотр: Русский Север. Книга 1 Заволочье (IX - XVI вв.).pdf (0,8 Мб)

33

№3 [Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Литературоведение: Библиогр. указ., 2012]

Является продолжением библиографических указателей "Новая советская литература по литературоведению" и "Новая иностранная литература по литературоведению". Издается ежемесячно. Содержит информацию об отечественной и зарубежной литературе по теории и истории литературоведения, литературы всех стран и народов, фольклора, поступающей в библиотеку ИНИОН РАН. Издание предназначено для использования в научной, учебной, библиографической и справочной деятельности. В указатель включены сведения о книгах и статьях из журналов и сборников. Каждый номер снабжен вспомогательными авторским и предметным указателями.

<...> <...> <...> <...>

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Литературоведение Библиогр. указ. №3 2012.pdf (1,6 Мб)

34

№3 [Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Философия. Социология: Библиогр. указ., 2012]

Указатель издается с 1946 года, выходит ежемесячно. Его целью является информация об отечественной и зарубежной литературе по философии и социологии. Литература описывается в соответствии с ГОСТом 7.1-84 «Библиографическое описание документа». Описания сопровождаются аннотацией. Издание снабжено авторским и предметным указателями

Гуманизм и христианство // Гуманизм: история, современность, перспективы. – Биробиджан, 2010. – С. 45 <...> В том числе в даосизме и христианстве . 709 Шифр: 23167634 Свечкарева В. Р. <...> Ницше: новый гуманизм или переоценка христианства ? <...> наука 381, 761 Историческая эпоха 375 Исторические науки 286 Исторический метод исследования 208 Исторический <...> опыт 380 Историческое объяснение 381 Историческое познание 287, 373, 949 Историческое развитие 379 Историческое

Предпросмотр: Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Философия. Социология Библиогр. указ. №3 2012.pdf (1,8 Мб)

35

№48 [Православная община, 1998]

Журнал «Православная община» выходил с 1990 по 2000 год в издательстве Московской высшей православно-христианской школы (современное название: Свято-Филаретовский православно-христианский институт). Главный редактор журнала - священник Георгий Кочетков.

Надо понимать, что мы живем уже в другую историческую церковную эпоху. <...> Стремление "философски осмыслить христианство " (тема кан­ дидатского сочинения "Религиозно-философское <...> С дальнейщим распространением христианства , благодать Свя­ того Духа падала на более и более неподготовленную <...> В каком-то смысле церковь должна бьmа предостеречь во всяком случае народ, что Толстой исповедует христианство <...> Затем историческое художественное исследование.

Предпросмотр: Православная община №48 1998 (1).pdf (1,3 Мб)

36

Проблемы туризмоведения сб. материалов Междунар. науч.-практ. конференции студентов, аспирантов и молодых ученых по туризмоведению

Ростов н/Д.: Изд-во ЮФУ

Сборник содержит материалы III Международной научно-практической конференции студентов, аспирантов и молодых ученых по туризмоведению. Обсуждаются вопросы, посвященные социально-политическим аспектам формирования туристско-рекреационных регионов. Затрагиваются проблемы рекреационного природопользования и туризма. Рассматриваются вопросы краеведения, туризма и культурного наследия регионов. Основополагающей идеей при этом является объединение усилий географов, историков, экономистов, социологов для решения актуальных проблем развития рекреационных регионов России и мира. В сборнике представлены исследования студентов, аспирантов и молодых ученых из научных центров Москвы, Санкт-Петербурга, Ростовской, Астраханской, Тверской, Калининградской областей, Ставропольского края, Удмуртской, Мордовской, Карачаево-Черкесской, Северо-Осетинской республик, Республик Армении и Украины.

Очень благоприятны и культурно-исторические факторы: богатство разнообразных исторических и архитектурных <...> Это исторический , культурный и музейный туризм – обращение к произведениям искусства, знакомство с историческими <...> Здесь находятся всемирно известные исторические и туристские центры. <...> Определением места этой исторической битвы занимались многие ученые. <...> Наличие данного ресурса позволяет развивать культурно-исторический туризм.

Предпросмотр: Проблемы туризмоведения.pdf (0,3 Мб)

37

Развитие библиографии в Сибири (XIX в. – 1917 г.)

Издательство ГПНТБ СО РАН

Обращение к изучению истории библиографии в Сибири не является случайным. С 1980-х годов среди отечественных исследователей гуманитарного направления обозначился устойчивый интерес к рассмотрению прошлого региональных вариантов культуры и культурообразующих компонентов.«...На наших глазах, – отмечает О.Г. Ласунский, – совершается реабилитация старой русской провинции. Происходившие в ней сложные экономические, политические и духовные процессы делаются сейчас для науки предметом заинтересованного и доброжелательного толкования».

культурно-исторических процессов. <...> Великое историческое прошлое города обусловило приоритетное развитие исторической отрасли отраслевой <...> Словцова, протоиерея, историка церкви и христианства в Сибири А.И. Сулоцкого, исследователя Н.М. <...> Сизинцева // Историческое краеведение: по материалам II Всесоюзной конференции по историческому краеведению <...> Занимался краеведением, историей христианства в Сибири, изучал сибирские церковные древности.

Предпросмотр: Развитие библиографии в Сибири (XIX в. – 1917 г.).pdf (0,1 Мб)

38

№9 [Посев, 1986]

Общественно-политический журнал. Выходит с 11 ноября 1945 г., издается одноименным издательством. Девиз журнала - «Не в силе Бог, а в правде» (Александр Невский). Периодичность журнала менялась. Первоначально выходил как еженедельное издание, некоторое время выходил два раза в неделю, а с начала 1968 года (номер 1128) журнал стал ежемесячным.

сейчас в атеистической тота­ литарной системе есть жизнь, где открытое испове­ дание принадлежности к христианству <...> Содержание материло* политические, социальные, исторические , философ­ ские, религиозные и др. темы. <...> Истории повторяется в другой стране и дру­ гой исторической обстановке. <...> У Гитлера - согласно Федото­ ву - тот же экономический материализм (и ненависть к христианству , к а к <...>Исторические обстоятельства, в к о т о р ы х вынуждены были существовать православ­ ные Церкви восточной

Предпросмотр: Посев №9 1986.pdf (1,3 Мб)

39

Введение в профессию. Курс лекций.

Институт законоведения и управления Всероссийской полицейской ассоциации

Юриспруденция – это одна из отраслей социальных наук, изучающая закономерности становления, развития и функционирования правовой сферы общества, его компонентов и элементов. Главное назначение курса «Введение в профессию» ознакомить начинающих студентов с их будущей профессией юриста; помочь им сориентироваться в обучении, ознакомить с организацией учебного процесса; привить интерес к профессиональной деятельности юриста; дать общее представление об особенностях работы юристов в различных сферах государственной и общественной жизни; ознакомить с теми требованиями, которые предъявляются к юристам при устройстве их на государственную службу или на работу в коммерческие структуры. В предлагаемом читателю учебном пособии рассмотрены следующие темы: Юрист в жизни общества, Основная юридическая терминология, История юриспруденции Юридическая профессия. Виды юридических профессий и требования, предъявляемые к ним, Профессиональные навыки юриста, Этические и психологические основы деятельности юриста.

Монтескье связывает государственные и правовые институты с определенной исторической обстановкой. <...> Сам исторический процесс, в таком случае, 42 Аверин М.Б. Никитин П.В. Федорченко А.А. <...> Так, в Германии местный традиционализм приводит к появлению исторической школы права. <...> Он считал, что право, его состояние обусловлены существующими историческими предпосылками. <...> согласно мнению Рунича (см.), книгу К.: "Право естественное" (СПб., 1818) "противоречащей явно истинам христианства христианства в книге Л. Толстого «В чем моя вера?» <...> <...> <...> <...>

41

Рассматривается влияние, которое книга Л. Толстого «В чем моя вера?» оказа- ла на взгляды Ф. Ницше. Анализируются выписки из этой книги, которые Ницше делал в своей рабочей тетради, и их отражение в его трактате «Антихрист». По- казано, что после прочтения книги Толстого Ницше стал позитивно оценивать учение Иисуса Христа, а историческое христианство он стал понимать как ради- кальное искажение этого учения.

Критика исторического христианства в книге Л. Толстого «В чем моя вера?» <...> Исходное и самое принципиальное в учении Толстого – это его общая оценка исторического христианства , <...> исключительно отрицательный характер, причем Ницше не видит никакого различия между историческим христианством <...> С. 101 – 102. 26 Нужно отметить, что в своей критике исторического христианства Ницше мог опираться на <...> , «Антихрист», учение Иисуса Христа, историческое христианство .

42

Творчество Д.С. Мережковского (1865–1941) было и остается предметом споров и взаимоисключающих оценок. Направленная в его адрес критика со стороны современников была вызвана, в частности, контрастным соединением в его сочинениях глубинных проблем религиозной онтологии и антропологии с попыткой разрешить их при помощи сухого схематизма и метафорического языка. Вместе с тем острота полемики о творчестве Мережковского лишь подчеркивает ту видную роль, которую он сыграл в так называемом религиозно-культурном возрождения в России конца ХIХ в. В этом были согласны такие авторитетные историки русской философии, как Н.А. Бердяев, В.В. Зеньковский, Н.О. Лосский, Г.В. Флоровский, С.А. Левицкий и др

христианства , а с ним – всего мира. <...> Поэтому Мережковский призывает отказаться от изжившего себя исторического христианства и перейти к «новому <...> Как полагает Мережковский, язычество и историческое христианство страдали «бесконечным раздвоением» духа <...> и плоти: если языческий мир погиб от абсолютизации плоти, то историческое христианство обречено на гибель <...> Мережковский критикует историческое христианство за то, что оно фактически срослось с государством.

43

Статья посвящена особенностям философской концепции Д.С. Мережковского в период эмиграции. Освещает сложную творческую манеру писателя, ассимилировавшего разноплановые слои мировой философской и художественной культуры.

Историческое Бытие мира трехчастно. <...> , историческое Христианство . <...>Историческое Христианство станет тогда органической частью всемирной Церкви; оно сольется с апокалиптическим <...>Христианством . <...> Апокалиптическое Христианство , таким образом, завершит историческое Христианство »3.

44

Особенности соотношения латиноамериканской литературы и христианства в решающей мере обусловлены спецификой той роли, которую оно сыграло в истории латиноамериканской культуры в целом. Эта роль была весьма сложной и неоднозначной Открытие Америки стало величайшим историческим «вызовом» (А.Дж. Тойнби) христианству, который заставил представителей католической Европы подвергнуть кардинальному переосмыслению средневековый вариант христианского мировоззрения и вновь обратиться к истокам собственной веры.

Открытие Америки стало величайшим историческим «вызовом» (А.Дж. <...> , во вполне определенном культурно-историческом и природно-географическом контексте. <...> При распространении христианства за пределы этого ареала, в иных природных зонах и культурно-исторических <...>христианстве . <...>христианства .

45

Внимание к религиозно-философскому и художественному наследию Вл. Соловьева сохранялось у Г.И. Чулкова на протяжении всей жизни. Взаимоотношению, взаимопроникновению творчества этих писателей посвящена данная статья.

Свою критику мировоззрения и поэтического наследия Соловьева Чулков по сути обращает к историческому <...> Перебросить через эту пропасть мост не сумел Соловьев, как не сумело это сделать и исторической

«Конечно, - оговаривается Михайлов, - мы не смеем идентифици­ ровать общественно-историческую организацию <...> Тот, кто верит, что этот мир - могила, мир мертвых, что только смерть - воскресение (историческое христианство <...> Смерти нет, - учит христианство , - есть жизнь вечная. <...> Откуда у Михайлова столь странный взгляд на историческое христианство ? Но таков его взгляд. <...>христианство , которое и довело человечество до царства науки».

47

М.: ПРОМЕДИА

Религиозный реформизм проявляется в периоды исторического обновления. В России в 1905 г. в реформистских структурах появи- лись группы «свободного» или «социального христианства». Один из его руководителей еп. Михаил (Семенов) планировал создать новую, свободную церковь. Свободное христианство опиралось на программы, которые имели религиозное обоснование социальных требований. Какая из программ принадлежала Михаилу (Семенову)? Почему «неохристиане», поддержавшие «голгофское христианство», затем отка- зались от содействия «голгофцам»? Автор сопоставляет варианты программ и решает эти вопросы.

ЛитеРатуРа 1 . вагин в. исторические сведения о деятельности графа М.М. сперанского в сибири с 1819 <...> ун-та. серия: гуманитарные науки. якутск, 1994 . с. 54–62 . 10 . сборник императорского Русского исторического <...> Томск, 1982 . с. 153–164 . 13 . томсинов в.а. светило российской бюрократии: исторический портрет М <...> Москва e-mail: irinavoronc@yandex .ru Религиозный реформизм проявляется в периоды исторического обновления <...> Между тем исторические документы (программы) истории развития этого направления, на треть состоят из

48

Философия религии в русской метафизике XIX - начала XX века

М.: Изд-во ПСТГУ

Данная работа представляет собой первое в отечественной историко-философской литературе систематическое исследование становления философии религии в русской метафизике XIX - начала XX в. В ней прослеживаются главные этапы формирования и развития основных идей, концепций и методологических подходов, предложенных русскими философами метафизической ориентации в области философии религии, осуществляется их комплексный анализ. Автор показывает, каким образом и почему в рамках этой философии на протяжении XIX - начала XX в. было осуществлено последовательное переосмысление как основных религиозных понятий и представлений, так и соответствующей этим понятиям и представлениям церковной практики. Разработанные русскими мыслителями методы и подходы сопоставляются с развивавшимися параллельно западными концепциями.

Но понимание христианства в его самобытности, т. е. в единстве доктринального и исторического в нем6 <...> стороны, «христианство - результат и итог исторического 1 Соловьев В.С. <...> По Трубецкому, однако, христианство , хотя и необъяснимо без своих исторических корней, в то же время <...>Историческое откровение христианства предстает тогда как «относительное и временное». <...> Для исторического христианства характерно, по Мережковскому, «противоречие метафизики и мистики»4.

Предпросмотр: Философия религии в русской метафизике. .pdf (0,1 Мб)

49

Разгадка М. Бахтина

Книга содержит анализ основных философских, методологических и литературно-эстетических идей, составляющих ядро научного наследия Михаила Бахтина, широко известного русского филолога и мыслителя XX века. Автор исследует связь открытий М.Бахтина с феноменологической и неокантианской традициями, разбирает ключевые понятия бахтинского наследия: диалогизм, монологизм, полифония, карнавализация, многоголосье, амбивалентность, официальная и смеховая культура, хронотоп, свое и чужое слово. Особое внимание уделяется проблемам металингвистики и речевой деятельности. При этом А.Панков обращает внимание на парадоксы и дилеммы, возникающие в концепции М.Бахтина в связи с обращением последнего к вопросам, требующим системного подхода. В этой связи для трактовки теоретического материала привлекаются малоизвестные концепции российских методологов, активно работавших в 50-80-е годы в области Обшей Теории Деятельности (работы Г.П.Щедровицкого и других). Существенное место отведено бахтинскому пониманию жанров, "поэтического языка", истории романа. В книге говорится о художественном мироощущении как предмете литературоведческого исследования и о роли литературоведения в процессах воспроизводства литературной деятельности. Особое внимание уделено категории "рефлексия" и "рефлексивным" мотивам в творчестве М.Бахтина. Выявлено своеобразие бахтинского взгляда на средневековую культуру и творчество Достоевского.

Сам будучи «не от миа сего», он в тс ж е время был слишком склонен подчркивать земную, историческую и <...>Историческое христианство явило, по Соловьеву, высо­ чайшие примеры личной святости, но социальная миссия <...>христианства была нарушена на заре христианства разъе­ динением церквей. <...> Великое историческое призвание России, от которого только и получат значение ее ближайшие ^задачи, есть <...>христианства .